Белое Перышко

Кот Моисей прожил длинную бурную жизнь, недаром у него не хватает левого уха, а вместо хвоста торчит коротенькая култышка. Он мастер разорять птичьи гнёзда, а раз даже принёс из лесу маленького зайчонка и съел в углу двора, рыча и сверкая злыми зелёными глазами.

И теперь, наверное, не за добрым делом он лез на старую осину, лез осторожно, притаиваясь и прислушиваясь.

Арсик терпеть не мог Моисея с того дня, когда отнял у него хорошенькую задушенную синичку. Тогда Моисей больно

Поэтому Арсик, заметив его на осине, сразу насторожился: «Ещё какую пакость придумал?» На всякий случай он крепко зажал в руке подходящий камешек, если куцый опять к птичке подбирается…

А Моисей уже долез до первой толстой ветки, притаился на миг и стал медленно вытягивать одну лапу. Послышался тонкий жалобный писк, над головой кота метнулась маленькая птичка. Хищная лапа взмахнула в воздухе, но успела зацепить только пёрышко из хвоста.

— А, ты так? Вот я тебе!

Ловко пущенный камень мелькнул в воздухе. Кот с воем шлёпнулся с дерева и кинулся в кусты. Арсик засмеялся.

— Что, куцый, остался без завтрака?

— Вооу-уф, — ответил кот из куста сирени: они хорошо понимали друг друга.

А птичка опять мелькнула между ветвями.

— Гнездо! — обрадовался Арсик. — Иначе ни за что бы не вернулась. Вот посмотреть-то!

Снизу гнезда не было видно. Арсик проворно сбросил тапочки и обхватил ствол осины руками.

— Ишь, толстая! Моисею-то легко, когтищи во какие!

Но и без когтей у Арсика дело шло успешно. Вот и первый сук, за него можно ухватиться рукой. Ой, да вот же оно!

Гнёздышко на ветке у самого ствола, всё обложенное кусочками коры и лишайников, было совсем незаметно. И птичка в нём сидела, прижавшись ко дну, серенькая, тоже незаметная. Арсик увидел только блестящие бусинки-глаза. Они с ужасом следили, как над краем гнезда поднимается новое чудовище, ещё больше ростом и, наверное, ещё опаснее. Птичка опять вспорхнула с лёгким писком, мягкое крылышко слегка задело щёку Арсика, но он даже не заметил этого. Полуоткрыв рот, он с восхищением любовался внутренностью гнезда: на мягкой пуховой подстилке лежало пять крошечных, почти как горошинки, яичек. Голубоватые, с коричневыми пятнышками, они казались такими нежными, что Арсику захотелось потрогать их чуть-чуть, кончиком пальца. Но нет, мать может бросить гнездо. И тогда не удастся увидеть ещё более удивительное — крошечных новорождённых птенчиков. Какие они, наверно, красивые! И Арсик осторожно спустился с дерева.

Ну и гнездо! Он точно знал, где оно помещается, и всё-таки, едва отдалившись, уже не смог его различить — так искусно укрыла его мать. Только бы она не бросила гнезда!

Но вот маленькая сероватая тень опять скользнула между ветками, и Арсик чуть не вскрикнул от радости. Вернулась! Опять! Ну, теперь только куцему загородить дорогу, он наверняка караулит в кустах.

Через минуту Арсик тащил к старой осине ржавую колючую проволоку. Ему помогал другой мальчик, постарше.

— Доску приложи ещё с другой стороны, чтобы проволока кору не царапала. Теперь давай мотать. Ой, колется!

— Ничего, — проговорил мальчик постарше, — зато куцему теперь наверх нипочём не взобраться!

— Вооу-у-уф, — донеслось из соседнего куста. Моисей сообразил, какую ему подстроили западню, и сердечно «благодарил».

— Арсик, — послышался женский голос. — Арсик, обедать!

— Сейчас, — откликнулся мальчик и вздохнул: — Обедать, а там ужинать, передохнуть не дадут. Ну, Колька, бежим, всё равно не отстанут.

Мальчики исчезли в кустах, а над тем местом, где они только что стояли, в воздухе промелькнула новая птичка. Она на мгновение припала головой к гнезду и тут же опустилась на ветку около него.

— Фью-фью-фью-ди-ди-ди… — раздалась серебристая песенка. Певец взмахивал крылышками с белыми полосками и надувал горлышко — так получалось лучше. Маленький зяблик только что принёс подруге в гнездо вкусную гусеницу и радовался тому, что всё в жизни идёт удивительно хорошо.

Но вдруг весёлая песенка прервалась, и зяблик тревожно пискнул: — Зиу, зиу.

Из-под куста сирени выглянула рыжая голова. Кот Моисей желал убедиться, действительно ли негодные мальчишки загородили ему дорогу к завтраку. Увы… старое дерево так обмотали колючкой, что её хватило бы на десяток осин. Моисей, нервно подёргивая хвостом, обошёл вокруг дерева. Ясно, здесь времени терять не стоит. Он медленно, словно ему и шагать-то лень, вышел на середину тропинки и даже отвернулся от осины: ничего, мол, тут интересного нет.

Зяблик повертел-повертел головкой и тревожно чирикнул, но тут же успокоился, надул горлышко, и опять полилась весёлая песенка:

— Фью-фью-фью-дид-ди-ди… ви… чиу.

Ему, должно быть, показалось, что именно его появление испугало страшную рыжую кошку.

А у зяблика и без кошки хлопот был полон рот. Надо не только накормить подружку, а ещё и передраться со всеми зябликами, какие попробуют сюда сунуть нос. Пусть рискнут хоть пролететь мимо гнезда: узнают! Зяблики ведь самые большие драчуны на свете. А этот зяблик был не только драчун из драчунов, он и пел удивительно чисто и звонко, лучше многих зябликов, и оттого важничал. Белые полоски на крыльях у него были шире, чем у других, и, кроме того, на хвостике два пёрышка, тоже белые, как снег. Они особенно выделялись, когда зяблик, увлечённый пением, взмахивал крылышками и распускал хвостик. Так мы его и будем называть — Белое Пёрышко.

Но его звонкая песенка в эту минуту не интересовала маленькую мать. Слегка приподнявшись на гнезде, она наклонила головку вниз и слушала другое… Ещё бы, ведь она прислушивалась к самой чудесной для неё песне: это был трепет пробуждающейся в крохотных яичках жизни. Её детям стало тесно в голубых скорлупках, маленькие клювики стучали, пытаясь проложить себе дорогу на волю.

Тук… тук… — только сердце матери могло уловить эти тихие звуки. Скорлупки так тонки, кажется, лёгкое прикосновение может сломать их. Но ведь и те, кто просился из них на свободу, были такие слабые крошки…

Зато им хватало упорства.

Тук, тук — и вот уже одно яичко треснуло, вот подалась и вторая голубая скорлупка… Теперь и отец сообразил, в чём дело. Он тревожно порхал около гнезда, пытаясь заглянуть — что там происходит, потом умчался и быстро вернулся с новой гусеницей в клюве.

Нет, матери было не до еды. На дне гнезда лежали уже четыре мокрых, почти голых комочка, а в трещинке стенки последнего, пятого, яйца виднелся усердно работающий крохотный жёлтый клювик. Ещё несколько минут — и эта голубая скорлупка полетела из гнезда на землю. А пять птенчиков чуть шевелились, обсыхая под защитой тёплых материнских крылышек.