Остров Разочарования

Лагин Лазарь Иосифович

Нормальный человек на месте Смита призадумался бы, услышав соображения старикашки. А этот усатый сателлит Егорычева поворачивается к своему новоявленному боссу: «Я считаю, товарищ Егорычев, что нам здесь нечего задерживаться». Он так и сказал: «Товарищ». Что ж, товарищ Смит, еще не успеете вы дожить до ближайшего ужина, как убедитесь, что сгоряча поставили не на ту лошадку. Но уже будет поздно.

За жизнь товарища Егорычева я бы сейчас не дал и пуговицы от жилета. Упаси нас боже самим что-нибудь предпринимать в этом духе! Но мало ли что может случиться с человеком, поселившимся среди дикарей, которые относятся к нему враждебно. Да, враждебно! А если пока что еще так и не относятся, то обязательно и в самое ближайшее время именно так отнесутся. Уж я-то знаю, о чем говорю. Старикашка и гусак спят и видят, как Егорычев стартует прямехонько в ад, к своим цветным праотцам. Они бы

ему оказали в этом самое горячее содействие, но, кажется, боятся меня, как лишнего свидетеля. Как будто я и без того не имею в руках достаточно первоклассных сенсаций, чтобы капитально испортить им радость встречи с их горячо любимыми родичами. Джон Бойнтон Мообс совсем не так прост, как вы полагаете, мои дорогие старшие друзья! Но я не вижу пока никакого расчета портить с вами отношения: один из вас того и гляди станет министром, второй — мистер Роберт Д. Фламмери, и этим все сказано. Если они будут настолько благоразумны, чтобы не забыть, что я для них значил на острове Взаимопонимания, когда он еще был островом Разочарования, то мне никогда не потребуется швырять на стол свои козыри…

К чести Егорычева, он не стал вступать в бесполезные споры со старикашкой. Он только сказал старикашке: «Пускай Мообс сбегает в Новый Вифлеем и приведет человек шесть, которые помогли бы нам отнести наши вещи. Мы им хорошо уплатим».

Я не гордый. Я сбегал. Я привел шестерых носильщиков, а нашим трем молодчикам приказал, чтобы они через полчасика заглянули к нам в пещеру. Полоний уже вернулся из гостей.

За время моего отсутствия Егорычев успел поделить наши продукты и весь обменный галантерейный хлам на пять частей и две части отложил для себя и Смита. И еще он, не спрашивая ничьего разрешения, как будто это его собственность, забрал все гвозди на тот случай, если они со Смитом соберутся строить плот.

У Егорычева еще хватило смелости заявить на прощание, что мы, то есть старикашка, гусак и я, сами отвечаем за свои поступки, а они со Смитом продолжают находиться в состоянии войны с гитлеровскими бандитами. Нужно знать барона фон Фремденгута, чтобы понять, насколько пристала этому в высшей степени воспитанному аристократу, джентльмену с головы до ног, кличка «бандит».

Что и говорить, мне еще очень далеко до выдержки старикашки. Будь я на его месте, я бы пристрелил человека, осмелившегося назвать бандитом моего стариннейшего и богатейшего знакомого. А старикашка вместо этого улыбнулся, словно услышал невесть какую приятную новость и сказал Егорычеву, что он надеется, что мы с ним, как всегда, расстаемся добрыми друзьями! Вот у кого настоящая хватка, ничего не скажешь!..

Только они ушли, как мы выпустили немцев. (Не обошлось без недоразумения, но об этом у меня подробно описано в книжке, и я не буду повторяться здесь в дневнике.) Немцы, как деловые парни, первым делом бросились проверять оружие. И что же? Оказалось, что нас оставили без патронов и запалов для гранат. Зато мы в ящике с мясными консервами нашли записку Егорычева, коротенькую, наспех написанную и без адресата:

«Вы заявляете, что кончили воевать. Значит, вам ни к чему патроны и гранаты. При вашем военном опыте они могут доставить вам уйму неприятностей. Если принять во внимание усилия, которые вы затратили на то, чтобы отбить их у нацистов, вас не может глубоко расстроить, что мы их захватили с собою. Егорычев. Смит».

Старикашка набросился на гусака, почему тот прошляпил патроны. Гусак сказал, что прошляпили мы все и что теперь нам надо вместе искать выход из создавшегося положения, но что он-то лично не так уж сильно прошляпил, потому что именно он, а не кто-либо другой догадался еще шестого числа припрятать от Егорычева целый ящик патронов. Надо было видеть, какое лицо стало при этом у старикашки! А гусак здорово поднялся в моих глазах.

Только мы несколько успокоились насчет патронов, как старика снова чуть не хватил кондрашка. Он спросил у Кумахера, можно ли изготовить рукоятку генератора взамен пропавшей. Можно. Требуется болт, английский ключ и немного проволоки. Все это есть в ящике со слесарными инструментами, но самого ящика нет; его забрал с собой мистер Егорычев. Кумахер говорит: ничего, обойдемся домашними средствами. Очень приятный парень этот фельдфебель, услужлив, старателен. Но он не берется сразу за изготовление рукоятки. Он кидается проверять рацию. Вот здесь-то кондрашка чуть не уволок от меня на тот свет моего славного старикашку. Оказывается, из рации исчезла какая-то дьявольски важная деталь — без нее ничего нельзя передать в эфир. Словом, форменная катастрофа. Теперь уж можно не хлопотать насчет рукоятки. Теперь наша связь

с внешним миром зависит от того, удастся ли нам вырвать из рук Егорычева эту проклятую деталь. А у этого Егорычева очень крепкие руки и совершенно отвратительный характер… Пока что наша рация — простой радиоприемник.

Вскоре примчалась команда безвременно почившего Фрумэна, и старикашка не нашел ничего остроумней, как попросить меня посторожить подступы к лужайке. Он, очевидно, никак не может привыкнуть к мысли, что на меня можно положиться во всем. Его просьба была наспех сшита ослепительно белыми нитками, но я сделал вид, будто принял ее за чистую монету, спустился к первому повороту тропинки и стал терпеливо ждать, пока меня позовут обратно в пещеру.

Минут через двадцать появились с озабоченными рожами Горацио Блэк и Отелло Хигоат. Еще минут десять спустя — Ромео Литлтэйбл — бывший Полоний. К этому времени я уже успел отпустить его обоих коллег восвояси.

Раз старикашка решил, что мне не нужно присутствовать при его беседе с этими милыми канальями, мне был самый прямой смысл узнать от них самих, о чем они там без меня толковали. Вдруг я смог бы в чем-то помочь старикашке? В крайнем случае, в моих руках оказался бы еще один козырь. Совесть у меня чиста: старикашка проявил в отношении меня незаслуженное недоверие. Это обидело бы даже ангела.

Конечно, старикашка проинструктировал их, чтобы они держали в тайне то, что им сказали. Я остановил Горацио и Отелло и велел повторить, что им приказал белоголовый джентльмен, потому что я опасаюсь, не позабыли ли они уже самое важное. Чтобы доказать, что они не зря возвращаются, отягощенные обильными дарами, Отелло, который ходит у них после смерти Яго Фрумэна за старшего, горячо возразил мне: «О нет, сэр! Мы ничего не забыли и не перепутали. Мы должны сказать преподобному отцу Джемсу, что мистер Фламмери всю прошлую ночь возносил молитвы богу, чтобы тот вразумил его, кто напустил колдовские чары на сэра Фальстафа Фрумэна, и что, если он правильно понял ответ всевышнего, то виноваты в этом в первую очередь жители Эльсинора и, кажется, мистер Егорычев, который для продолжения своих колдовских чар переселился сегодня вместе со своим помощником Смитом в Новый Вифлеем. И еще мистер Фламмери велел сказать преподобному отцу Джемсу, что мистер Егорычев не христианин, не верует в бога, в чем можно легко убедиться, задав ему об этом вопрос.

Что же касается кощунственной ошибки, которую они столько лет совершали по части воскресного дня, то господь бог разъяснил мистеру Фламмери, что это смертный грех. Он никогда не простил бы этого людям Нового Вифлеема, если бы мистер Фламмери не пообещал за них господу, что люди Нового Вифлеема и Доброй Надежды сделают все, чтобы заставить человечество перейти на единственное угодное небу, правильное исчисление дней недели».

Я поразился памяти Отелло, который отчеканил все эти длиннющие фразы без единой запинки. Насколько я успел заметить, здешние дикари все запоминают на лету. Гусак говорит, что дело в том, что их мозги не были никогда загружены сложной умственной работой. Теперь я понимаю, почему у меня такая неважная память.

— Ну что ж, — говорю я обоим висельникам, — идите. Я передам мистеру Фламмери, что вы хорошо запомнили и чтобы он за вас не беспокоился.

Ну и старикашка! Я бы тысячу раз подумал, прежде чем поссориться с этим добродушным и богобоязненным джентльменом.

Появляется с узелком подарков в потной лапе бывший Полоний. Оттого, что он теперь уже Ромео, его облик не стал ни на волос приятней. Запомнил ли он, что приказал ему белоголовый джентльмен? Слава богу, запомнил! Этот праведник с лицом гангстера спешит на всех парах в Эльсинор, откуда он только нынче утром вернулся. Что он там скажет? Он там скажет от своего имени (он не забыл, что именно от своего имени!), что белые джентльмены шлют людям Эльсинора и людям Эльдорадо и Зеленого Мыса свое евангельское благословение и обещают им свою бескорыстную помощь в любую минуту, когда она потребуется. И все? Нет, не все. Он им скажет, чтобы они не очень верили словам людей из Нового Вифлеема и не поддавались на их угрозы.

Ромео Литлтэйбл убегает вниз, довольный моим одобрением, а я не спеша возвращаюсь в пещеру.

Старикашка встречает меня доверчивым и безмятежным взглядом, полным кротости и неги. Я отвечаю ему вдвое более нежной улыбкой и говорю:

— Боюсь, как бы между черномазыми не заварилось что-то похожее на войну.

Старикашка даже бровью не повел. Выдержка у него слоновья.

— Друг мой, — говорит он мне таким тоном, словно и не думал скрывать от меня содержание разговора со своими тремя черными апостолами, — право же, я не вижу ровно никаких причин, почему именно вам следует этого бояться.