Остров Разочарования
Шрифт:
— Солдату не нужно знать, за что он воюет и чем плохи его враги! И мы не жалеем усилий, чтобы добиться этого, сэр! Когда солдат слишком много знает, это мешает заключению мирного договора, сэр! Наши солдаты обучаются доверять своему командованию. Остальное командование берет на себя!
Так как Егорычев снова не счел нужным ответить ему, Фламмери ввел в игру свой последний козырь.
— Давайте, — сказал он, уже не стараясь казаться добрым и веселым, — договоримся начистоту. Мне кажется, что мистер Егорычев не понимает самого важного. С того момента, как стало ясно, что нет или почти нет никаких надежд на скорое возвращение на родину, — с того момента, как выяснилось, что мы скорее всего обречены на долгое, если не пожизненное, пребывание на
— Территория этого государства — Северный мыс? — улыбнулся Егорычев, хотя ему было совсем не весело.
— С вашего разрешения, весь остров Разочарования со всеми его населенными пунктами, лесами, недрами, угодьями, малыми и большими водоемами.
— Я думаю, что до моего разрешения должно быть на это разрешение населения острова.
— Я вам забыл сказать, мистер Егорычев, что в нашем новом государстве вы, к сожалению, всего лишь рядовой и не совсем благонадежный гражданин. Вопросы высокой политики будут решать представители большинства, сэр!
— Уже были выборы?
— Они будут, если вам угодно, сегодня же, по нашем возвращении. Только не подумайте предпринимать против нас какие-нибудь необдуманные шаги. Нами поручено верным людям еще сегодня вечером выехать в открытый океан и бросить три бутылки с записками. В этих записках мы отметим, что опасаемся агрессивных поступков со стороны советского моряка капитан-лейтенанта Егорычева Константина (надеюсь, я не перепутал ваше имя?) и в случае, если с нами что-нибудь случится, просим винить в этом именно капитан-лейтенанта Константина Егорычева.
— Вы меня спасли от преступления, сэр! Я чуть было не собрался сегодня же ночью вас зарезать. Ваша мудрая предусмотрительность спасла мою совесть и ваши жизни, — иронически отозвался Егорычев.
Мообс хрюкнул от удовольствия. О, этот Егорычев за словом в карман не полезет! Мообс испытывал сложное и неприглядное чувство лакея, которому было приятно, что кто-то поставил в смешное положение его хозяина, и неприятно, что в сравнении с этим человеком еще наглядней его лакейское существо.
Пока островитяне складывали на траву свои дары, Смит отозвал Егорычева в сторону для важного сообщения.
Они удалились внутрь пещеры, провожаемые насмешливыми взглядами Фламмери и его сподвижников.
— Вы понимаете, сэр, — прошептал кочегар на ухо Егорычеву. — Я хотел воспользоваться свободным временем, чтобы разобраться в нашем арсенале и не остаться на бобах, если они, — он кивнул в сторону, откуда доносился жизнерадостный голос Фламмери, чувствовавшего себя победителем, — вдруг захотят оставить нас безоружными. И представьте себе: пропали оба ящика с патронами….
— …и единственный ящик с запалами для гранат? — подсказал Егорычев. — Это никак не должно вас беспокоить, старина! Пусть это беспокоит людей, для которых безразлично, какой флаг развевается над их головой! Пусть их огорчает, что они не смогут в наше отсутствие вызвать сюда гитлеровские подлодки из-за нехватки в рации одной детальки. Я ее на всякий случай отпаял и содержу в полной сохранности. Так что и это пусть вас не беспокоит. И знаете еще что? Сейчас-то у вас уже нет ни малейших оснований величать меня сэром, мистером и так далее!
— Ох, и парень же вы, товарищ Егорычев! — развеселился Смит и хлопнул его по плечу.
—
— Есть беречь, товарищ Егорычев! — ответил кочегар, с наслаждением повторяя доброе, уважительное и гордое советское слово «товарищ»…
V
Дважды в день Егорычев и Смит по очереди (за одним только единственным исключением) водили пленных на прогулку. Затем Кумахер стряпал для себя и барона. После приема пищи он тщательно мыл посуду, стараясь растянуть свое пребывание на свежем воздухе, и двери за ним закрывались до следующей прогулки.
Причины, по которым охрана эсэсовцев не поручалась Мообсу и нашим «старшим англосаксам», читателям уже известны. Но Фремденгуту не так-то легко было разобраться в этой загадке. Егорычев, несмотря на свою относительную молодость, играл среди своих союзников роль руководителя. Это Фремденгут уловил сразу, в первый же час их бурного знакомства. Зачем руководителю брать на себя дополнительную нагрузку заурядного конвоира? Уважение к старшим? Нежелание загружать их работой, недостойной их возраста и чина? Но, во-первых, у этого большевика был такой же чин, как и у Фламмери, а во-вторых, у ровесника Егорычева, у этого веснушчатого американца, и вовсе никакого чина не было. Следовательно, дело было не в уважении к старшим. Да и какое может вообще быть особое уважение к некоторой разнице в возрасте или даже чине, раз командование нашло нужным не считаться с этой разницей и назначило начальником младшего по чину или по годам? Лишь только Фремденгут разобрался, в чем дело, его настроение заметно улучшилось. Он перестал мрачно валяться на койке и принялся большую часть суток (это никак нельзя было назвать днем, потому что круглые сутки в их помещении было темно) расхаживать по своей душной келье, обходя углы коек с чуткостью летучей мыши. Он неутомимо шагал взад и вперед по диагонали и сам с собою, не опускаясь до столь тесного общения с каким-то безродным фельдфебелем, обсуждал обстановку и разрабатывал разные варианты плана действий.
Из довоенной переписки с американским представителем кельнской компании «Динамит А. Г.» он имел представление о нраве и политических взглядах Роберта Д. Фламмери из «Аноним дайнемит корпорейшн оф Филадельфия». Их драматическая, встреча и личное знакомство злосчастным утром шестого июня показали ему, что деловые интересы «Аноним дайнемит корпорейшн оф Филадельфия», бесспорно, довлеют у капитана Роберта Д. Фламмери над его неприязнью к Гитлеру и гитлеровской Германии. Это в том случае, если такая неприязнь действительно испытывалась капитаном Фламмери, в чем барон фон Фремденгут, по крайней мере до войны, имел весьма серьезные основания сомневаться. Улыбки и рукопожатия, которыми они обменялись в самом начале их знакомства, улыбки, которыми Фламмери одаривал его каждый раз, когда ему приходилось встречаться, и особенно несколько трусливая (он боялся капитан-лейтенанта!) улыбка младшего американца, который явно ходил под сапогом у Фламмери, — все это придавало барону уверенность, что. еще не все потеряно. Он собирался использовать отчетливо наметившуюся трещину между союзниками, но отнюдь не для того, чтобы таким путем облегчить свое положение в качестве пленного. Он ждал теперь наиболее удобного стечения обстоятельств, которое позволило бы ему покончить заодно и с пленом и с теми, кто его держал в плену.
Удалось же этому русскому мальчишке и молчаливому усатому англичанину так блистательно справиться с четырьмя вооруженными и здоровыми мужчинами, немцами, эсэсовцами! (Последнему определению он придавал особенное значение.) При одном воспоминании об этом позоре Фремденгуту становилось не по себе.
Его худшие опасения насчет ефрейтора Сморке подтвердились: Этот мерзавец не подает никаких признаков жизни, не хочет рисковать своей поганой шкурой, ждет где-нибудь в лесу, в холодке, дальнейшего развития событий и в ус себе не дует.