Остров. Остаться людьми. Тетралогия
Шрифт:
– Почти, если судить по глубине. Гудзон, в каком году вас посадил в лодку Роберт и бросил на произвол судьбы?
– Летом одна тысяча шестьсот одиннадцатого года от Рождества Христова! Но вы же знаете!
– Вы в состоянии прибавить к этой дате еще четыреста лет?
– Зачем? Впрочем, конечно, если это поможет вам ответить на мой вопрос… Две тысячи одиннадцатый год.
– А теперь отнимите два.
– Почему нет? Если есть возможность доставить людям удовольствие, хотя бы и за счет собственного унижения, я всегда это делал. Две тысячи девять.
– Вот в этом году вы и находитесь. Этим закончился наш последний разговор. Может, продолжим его – только для того, чтобы я понял, что в состоянии мыслить?
Гудзон молчал достаточно долго, чтобы Гоша заподозрил обморок.
– Гудзон?..
– Этого не может быть.
– Знаете, что самое забавное в нашей ситуации? Вы не верите, что находитесь в две тысячи девятом году, а я не верю, что вы Генри Гудзон. Но доказательства моих слов перед вашими глазами, а вот вы убедить меня не в состоянии. Ничем.
– Тише…
Предупреждение не было лишним.
Гоша услышал шаги и звук мягко катящейся по мрамору пола каталки. «Уж не Роберта ли они привезли?» – холодея, подумал он.
На двери клацнула задвижка. Вспыхнул свет. Гоша зажмурился и по дыханию рядом с собой догадался, что в нескольких метрах от него – быть может, в двух – кладут на пол что-то тяжелое. Сквозь слепящую пелену Гоша заметил, что двое вошедших – в желтых комбинезонах. Закончив дело, они молча вышли.
– Не выключай свет, – это было все, что прозвучало в эту минуту в комнате.
Гоша посмотрел на пол и оцепенел. В нескольких шагах от него лежал на боку Арчи.
Оскалившийся, он дышал и изредка дергал задними лапами.
– Вот чего точно не может быть, господин мореплаватель… – пробормотал он, уже догадываясь, какая участь их ждет.
– Это Арчи? – Гудзон спросил так тихо, что Гоша едва расслышал.
– Невероятно. Я же его убил! Я задушил эту дрянь собственными руками! А потом его рвали твари…
– Смотрите, кажется, над ним поработал лекарь.
Гудзон был прав – приглядевшись, Гоша увидел и выбритую шею собаки, и наспех наложенные швы. Только что просохшие от зеленки нитки торчали из горла и туловища собаки в разные стороны.
– Лекарь оживил задушенную собаку?
– Разве вы не понимаете? – быстро заговорил Гудзон. – Лекарь применил магию.
– Я должен был догадаться… А это, верно, палата для выздоравливающих?
Гудзон ничего не сказал, лишь пошевелился, подтянув ноги. Три часа они молчали. Никто не знал, о чем можно говорить. Но потом пришли трое, отстегнули Гудзона от браслетов. Проверили данные в планшете, чертыхнулись и снова пристегнули Гудзона к стене. И ушли.
Гоша почувствовал, как отлегло от сердца. Что же должен был испытывать Гудзон?
Тем временем с Арчи стали происходить какие-то странные изменения. Он пошевелился – уже не в забытьи, а осознанно. Вытянулся, как при агонии, и снова подобрал под себя лапы. От него отвалилось, обнажив серую кожу, несколько пучков короткой шерсти. Они сходили с его тела, будто срезаемые машинкой – полосами. Арчи поднял голову, попробовал зевнуть, но у него ничего не получилось. Словно заклинило челюсть. Гоша смотрел на эти метаморфозы с отвращением и страхом. Убитая собака ожила. Как сказал Гудзон – «лекарь применил магию».
– Бред какой-то… – пробормотал Гоша. – Все вокруг – бред.
Он попытался вспомнить, что видел, когда они с Гудзоном бежали по коридору. Две длинные стеклянные стены, и через каждые десять-двенадцать метров – дверь. Такое впечатление, что весь коридор состоял из бесконечных помещений, разделенных друг с другом стенами, а с проходом меж ними – стеклом.
– Пуленепробиваемым, – вслух добавил Гоша.
Перегородки, разделяющие коридор с помещениями, завешаны жалюзи. Проход оснащен системой видеонаблюдения и громкоговорителями. Все указывает на то, что информация собирается на центральный пульт, где руководитель этой конторы имеет возможность видеть все. То есть абсолютно все в каждом уголке подземной лаборатории.
Употребив слово «лаборатория», Гоша тут же перенесся мысленно в комнату, где разговаривал с неизвестным. Минимум оборудования. Из основного – столы с колпаками, похожими на авиационные фонари, внутри которых поддерживается пригодная для жизни среда, и посреди комнаты – система для управления и поддержания этой среды.
Вот и все, что увидел пока Гоша.
Ах, нет!
– Я забыл о смежной тюрьме! – усмехнулся он. – Или лазарете – как им угодно.
Коридор, сопряженный с лабораторией, уходил влево, за угол (Гоша тут же вспомнил и косяк, о который ломал хребет Арчи). В этом коридоре, который был настолько же долог, помещений было в два раза больше. Если учесть, что в каждой комнате по две пары оков… Но подсчитать все равно не удастся. Конца коридора не было видно. Он уходил в точку, как уходило в точку отверстие люка, в которое он проскользнул за четверть часа до взрыва.
Гоша посмотрел на Арчи. Тот сделал еще одну попытку зевнуть.
Раздался хруст, который раздается в вагоне, когда один из пассажиров ломает куриную ногу, и Гоша почувствовал легкий озноб…
Челюсти Арчи разошлись и словно приплюснулись. С костями черепа добермана что-то случилось. Они странным образом, после зевков пса, изменили свою форму. И новый вид их вызывал отвращение, которое вызывает огромный паук, пытающийся забраться на руку.
«Я не хочу это видеть…» – подумал Гоша. Картина и впрямь была не из привлекательных.
Из пасти Арчи вышла пена. Он деловито слизал ее с пола, и было видно, что управляться языком с новой мордой доберману значительно труднее. Старые рефлексы протестовали против новшеств.
Глаза Арчи утратили блеск. Казалось, и подвижность тоже.
Но когда вдруг он скосил взгляд на Гошу, тот машинально сжал кулаки и напрягся.
Арчи смотрел так, словно думал.
А потом его вырвало. Он сделал попытку подняться. Ему это удалось отчасти. Он встал, опершись на четыре лапы, но тут же лег. Гоша с тревогой наблюдал за тем, как с собаки пластами валится черно-рыжая шерсть. Она отваливалась от собаки, словно не росла на Арчи, а была приклеена. Но вот клей утратил свои свойства, и теперь Арчи предстает в своем первозданном виде.