Остров. Остаться людьми. Тетралогия
Шрифт:
Твари вряд ли понимали смысл происходящего, но когда в автомат Левши вошел новый магазин, бросились в темноту джунглей. Но, уходя, все равно разворачивались, словно размышляя — не вернуться ли да не порвать ли их…
Убежала и хромая. И лишь тварь, в упор расстрелянная Левшой, хрипела на поляне, рыла лапами землю и ползла, оставляя после себя на траве сияющий в свете огня след.
Макаров приблизился, перевел предохранитель для стрельбы одиночными выстрелами и дважды нажал на спуск. Первый выстрел подбросил серое с подпалинами тело. Второй прибил к земле.
— Пресвятая Богородица, — сипел Левша, пытаясь поднять горящий факел. — Я никак не могу привыкнуть к этому…
— Как к этому можно привыкнуть? — Макаров посмотрел на друга и стер со лба пот.
— Не думал, что такое вообще возможно… — беззвучно, как ему показалось, признался Левша.
А Макаров признался себе в другом. Он бы все содержимое карманов, за исключением запасного магазина к автомату, отдал сейчас за то, чтобы узнать, как этот человек ночью оказался вдали от авианосца. Куда шел и почему у него не было оружия, хотя на судне оно было.
— По одному здесь никто не ходит, — тревожно выдавил Макаров. — По одному — никто не пойдет…
— Может, мы успели только на второе?
Макаров посмотрел на Левшу: черно шутит, значит, возвращается…
И они подошли к тому, над чем, захлебываясь и давясь от удовольствия, урчали твари.
Да, это был тот самый молчун… Голову узнать было трудно, Макаров идентифицировал останки только по джинсам. Немец был единственным, кто приехал на Остров в джинсах. И сандалиях.
— Да, это он, — пробормотал Макаров. — Но почему один?
Левша безучастно рассматривал кровавую кучу. Страшное зрелище. Так выглядит, наверное, чемодан с вещами, выброшенный с балкона женой неверного сердцееда: рваная рубашка, драные джинсы, еще что-то… Разница заключалась лишь в том, что ревнивая жена в аффекте не станет рвать вещи суженого в клочья и пачкать их кетчупом. А сам неверный… Ему сейчас, наверное, можно было простить все.
— Я… если вдруг… — сказал Левша, как с перепоя, с третьего раза попадая сигаретой в рот, — умирать когда буду… я вспоминать не счастливые моменты начну… а эти минуты. Я до сих пор не верю, что стою здесь, между двумя деревьями, рядом с недоеденным человеком.
Макаров наклонился и выбрал из кровавого месива наручные часы.
— Отец… Мой отец, когда меня, десятилетнего, в очередной раз избили во дворе, подарил мне секундомер. Сказал: твой страх — ничтожество. Если не веришь — проверь. Включи его, когда станет страшно, и выключи, когда страх минует. И ты увидишь, сказал отец, что у тебя никогда не будет выходить более полуминуты…
Левша принял часы, машинально посмотрел на стрелки и зашвырнул их в кусты.
— И у меня, знаешь, — продолжал Макаров, — действительно за тридцать три последних года ни разу не выходило более пятнадцати секунд. Так я научился контролировать страх.
— А на тебя за тридцать три года ни разу не нападали со спины, парень? — скупо цедя слова, поинтересовался Левша.
— Я эти случаи в список проверок не включаю. Только те, когда можно опустить руку в карман и нажать кнопку… Купи секундомер, и перестанешь бояться смерти. Секунды страха по сравнению с годами жизни действительно ничтожество.
— У меня в заднице, Макаров, стоит барометр, — усмехнулся Левша. — И его мне вполне хватает.
— А он у тебя не сломан? Я слышал, как у тебя там что-то бренчало, когда ты спускался по ступенькам в бункер…
Левша, грациозно затягиваясь сигаретой, не ответил.
И вдруг…
Этот смех заставил Макарова вскинуть оружие и выдохнуть.
Когда смех повторился, он поймал в нем какие-то нотки, близкие к отчаянию. И Макаров, посмотрев на Левшу, словно ища подтверждения, что это не он смеется, что Левша здоров, развернулся к другу.
Его тревога усилилась, когда он увидел Левшу растерянного, а смех прозвучал в третий раз.
Озираясь, как вор, Макаров бросил взгляд на пригорок, за которым скрылись твари. Уж не они ли хохочут? Может ли послышаться три раза подряд?
Выпрямившись, Макаров провел рукой по лбу и беспомощно посмотрел на Левшу.
— Макар, над нами… — успел прошептать тот.
Не медля, они упали на спины и подняли оружие, готовые нажать на спуск сразу, как только это понадобится.
— Черт меня задери! — громко прокричал Левша.
На дереве, в пяти метрах над их головами, сидел еще один неприметный пассажир «Кассандры». Держась одной рукой за дерево, второй он указывал на пригорок и, хрипло хохоча, давил из себя слова:
— Бегут вприпрыжку! Они бегут вприпрыжку!..
— Это Генри, англичанин! — узнал Левша. — Ты хотел видеть второго?! Вот он! Живой, ч-черт!
На верхушке дерева с обломанной кроной сидел человек. Поджав под себя ноги, он трясся от смеха, показывал пальцем куда-то вперед, и веселью его, казалось, не будет предела.
— Помоги ему, — попросил Макаров, садясь на землю и морщась от усталости. — Кажется, сейчас его от этого дерева краном не оторвешь…
Когда англичанин был спущен, стало ясно, что дела его плохи. Рваные раны на животе и шее были объяснением, почему он не мог спуститься сам. Сейчас, находясь в руках друзей, англичанин захрипел. Стресс миновал, пришла боль.
— Как вы здесь появились?! Прочему вы вдвоем ушли ночью с авианосца? — вопрошал Макаров, роясь в сумке в поисках бинта.
— Не вдвоем…
— Что? Кто-то еще есть в лесу? Левша, найди там йод!
— Какой йод, Макаров… — прошептал, стоя над раненым, Левша. — Ты что, не видишь?..
— Ищи йод! — теряя терпение, Макаров разрывал упаковку стерильного бинта. — Он будет жить!
Левша промолчал.
— Мы все ушли с авианосца…
— Что? — не поверил ушам Макаров. — Левша, что он сказал?