Остров. Остаться людьми. Тетралогия
Шрифт:
Никто не заметил, как к костру подошел филиппинец. По лицу его было сложно определить, собирается
ЛИ
он смеяться или плакать. Но он не собирался делать ни того, ни другого. Он подошел к Питеру и заглянул в его глаза.
– Последнюю ветку мы должны бросить в огонь за минуту до восхода солнца. Я думаю, именно это хотел сказать мальчик.
– С вами с ума сойдешь, – незадачливый муж плюнул на песок, сунул руки в карманы легких брюк и направился к воде.
Черный абрис джунглей прижимало к острову чуть более светлого оттенка небо. И когда в нижней части совершенно темной, неровной очертаниями стены показались три крошечных огонька, люди оживились и даже Борис, до этих пор находившийся в растерянности от происходящего, оживился и покачал головой.
Макаров шел впереди, за ним молодой человек в широкополой шляпе вел Франческо. Несмотря на полное бессилие, которым был пропитан каждый шаг итальянца, он не выпускал из рук кейса. Замыкал процессию доктор. Лицо Донована было перепачкано не то землей, не то копотью.
Добравшись до костра, все четверо как по команде устало опустились на песок.
– Что с Адриано? – спросила Дженни, и Левша, прищурившись и подсев к Макарову, вопросительно поднял брови.
– Франческо сейчас очень сложно, – всем показалось, что такое начало рассказа противоречит манере Макарова вести разговор. – Когда человек теряет близкого, с ним происходят странные вещи…
– Например, ему начинает казаться то, чего не существует в действительности? – подсказал Левша.
– Именно так. Именно так – и никак иначе.
– Я объясню, – прокашлявшись, Донован снял очки и протер их. Он снова надел очки, и в них тотчас заплясали языки костра, отчего глаза доктора стали похожи на танцплощадку для бесов. – Потеря близкого вводит человека в ступор. Шок может длиться сколько угодно долго. В организме срабатывает механизм, защищающий психику от потрясения. Со временем, когда ощущение утраты притупляется, ослабевают и защитные функции механизма. И когда они снимают блокаду насовсем, с человеком происходит нервный срыв. Вот почему перенесшим смерть близких проводят курсы психотерапии и медикаментозное лечение. Франческо был лишен и того и другого, и его потрясение было велико. В темноте он направился на могилу Адриано и при виде могильного холма пришел в отчаяние, чему мы стали свидетелями после его возвращения. – Замолчав, Донован снял шляпу и с размаху бросил ее на песок. – Нам следует… нам следует понять, люди… одну простую истину…
Круг оставшихся в живых сузился, и теперь все, кто был у костра, касались плечами друг друга. Что-то сжало пружину, отвечающую за желание понять ту самую истину, что проста.
– Нам нужно заботиться друг о друге, – проговорил Донован.
Молчание было ему ответом. Слишком много вопросов, задавать которые в силу их бесконечного количества ни у кого не было сил.
– Завтра мы назовем себя и займемся нашим будущим, – устало сказал Макаров. – А сейчас все лягут спать, но каждый по очереди отсидит по часу перед костром, не давая ему погаснуть… Я не знаю, как объяснить вам необходимость этого, но…
– Но пока горит костер, жизни наши будут хранить 3вУчащие над океаном воспоминания пробуждающих память ифугаоских сказителей, – с закрытыми глазами проговорил филиппинец. Кажется, он испытывал удовольствие от того, что лицо его, словно поставленную на камин маску, облизывают тени шевелящихся языков костра.
Макаров долго смотрел на него. Потом произнес:
– Пусть так.
И назначил себя первым и последним, кто будет поддерживать огонь костра.
На воткнутую в песок палку он повесил свои часы «Омега». Отныне каждый наступающий час должен был ознаменовываться пробуждением следующего дежурного и отходом в объятия сна предыдущего.
ГЛАВА XII
Дженни ждала, когда очередь охранять костер перейдет к мужу спящей рядом с Бертой женщины. Он должен был быть разбужен в четыре часа утра. Она знала, что не пройдет и получаса, как тот перестанет быть внимательным.
Макаров сидел у костра, наблюдал, как все укладываются на песок, устраиваясь поудобнее, и размышлял, где ляжет Дженни. Та прогулка в джунгли, закончившаяся знакомством с пантерой… Макаров все думал, как сформулировать мысль, бесцельно бродящую в его голове. И, наконец, вывел что-то похожее на: «Если учесть, что после встречи с пантерой Дженни и Левша заниматься любовью не могли по определению, успели ли они сделать это до пантеры?»
Он уже понял, что предсказать поведение Дженни невозможно. Нужно какое-то время, чтобы понять, что движет ею. И когда она прошла мимо него, он понял, что женщина остановила свой окончательный выбор на Левше. Но Дженни не удостоила вниманием и своего последнего спутника. Присев на песок, она посмотрела на Макарова и привалилась боком к странному типу, который весь день занимался тем, что гулял с побережья в джунгли и обратно.
– Вы будете спать со мной всегда, или просто аромат моего «Кода Армани» еще не выветрился? – развязно поинтересовался тот. Он лежал, накрыв лицо своей широкополой шляпой.
– Терпеть не могу «Код Армани», – донеслось до него сквозь шляпу. – Просто сюда меньше всего пышет жаром.
– Вы решили спасаться от жары всю ночь? К утру ветер переменится, как утверждает капитан, так что смотри, малышка, как бы тебе не проснуться в объятиях филиппинца, – и он тотчас засопел, лишая Дженни возможности ответить.
Муж женщины, которую Дженни почему-то считала несчастной, должен был быть разбужен в четыре. Но перед этим двое должны были проснуться и через час снова уснуть, и последним из этих двоих был странный малый в шляпе – к нему-то и прилегла Дженни, прижавшись плечом. Если вдруг она, обессиленная, потеряет контроль, то он, проснувшись, обязательно ее разбудит.
Некоторое время она сопротивлялась усталости и вдруг почувствовала приток сил. Она знала, что подобные ощущения испытывает человек, провалившийся в глубокий сон. Но ничего поделать с этим уже не могла…
*
Дождь бил беспомощную землю, распластывая по ней траву и сбивая с чертополоха бестолковые головки. Казалось, не будет конца этому безумию. Девочка в прилипшем к телу розовом платье, девочка, которой уже было трудно дышать от сковавшего ее тело холода, сидела на шпале брошенной несколько десятков лет назад железной дороги, и ручки ее, лиловые от холода и беспомощности, сводило судорогой.