Остров

Хаксли Олдос

Он указал пальцем на картину.

– Факт – это то, что деревня освещена наполовину, а другая половина таится в тени. Эти горы цвета индиго – это факт, и те, имеющие туманные очертания – тоже. В небе – голубые и бледно-зеленые озерца, а залитая солнцем земля – цвета густой охры. Трава, островок бамбука на склоне – это все реальность, реальность – и отдаленные вершины, и крошечные хижины в долине. Отдаленность, – добавил Виджайя, – они подчеркивают отдаленность, – и это одна из причин, которые делают картину истинным религиозным изображением.

– Потому что отдаленность придает очарование пейзажу?

– Нет; она обеспечивает ощущение реальности. Отдаленность

напоминает нам, что для мироздания люди – это далеко не все, и даже для самих людей. Она напоминает нам, что внутри нас – столь же огромные пространства, как и вовне. Опыт расстояния, внутреннего и внешнего, во времени и в пространстве – это первостепенный глубинный религиозный опыт. «О смерть, что в жизни кроется, и дни, которых боле нет!» О места, бесконечное количество мест, которые не здесь! Минувшие радости, минувшие горести и вздохи – как это все живо в нашей памяти, хотя давно миновало, миновало без надежды на возвращение. А деревня внизу, в долине – как ее отчетливо видно даже в тени, ее существование так реально и несомненно, но при этом как она недосягаема, как одинока! Подобные картины доказывают, что человек способен воспринять жизнь в смерти и зияющее ничто, окружающее каждую вещь. Я считаю, – заметил Виджайя, – что худшая черта вашего абстрактного искусства – это его методичная двухмерность, его отказ учесть всеохватный опыт отдаленности. Как цветовой объект, картина абстракциониста может выглядеть привлекательно. Она также может играть роль знаменитых чернильных пятен Роршаха. Каждый найдет там отражение своих страхов, вожделений, антипатий и фантазий. Но увидим ли мы там нечто более, чем человеческое, или – следовало бы сказать – иное, чем человеческое, реальность, которую мы открываем в себе, когда созерцаем неизмеримые просторы природы или одновременно внутренние и внешние просторы ландшафта, который сейчас перед вами? В вашей абстрактной живописи я не нахожу фактов, которые открываются мне здесь, и сомневаюсь, что кто-то способен их там найти. Вот почему ваша абстрактная бессодержательная живопись в основе своей безрелигиозна и, добавлю от себя, даже лучшие ее образцы невыносимо скучны и донельзя тривиальны.

– Вы часто сюда приходите? – спросил Уилл, помолчав.

– Как только чувствую желание помедитировать вместе с кем-то, а не наедине.

– И часто это случается?

– Примерно раз в неделю. Кто-то приходит сюда чаще, кто-то реже, а кто-то и совсем не приходит. Все зависит от темперамента. Взять хоть нашу Сьюзилу – она испытывает потребность в одиночестве, и потому почти сюда не заглядывает. А вот Шанта, моя жена, бывает здесь чуть ли не каждый день.

– И я тоже, – сказала миссис Рао. – Но может ли быть иначе? – Она засмеялась. – Толстые любят побыть в компании, даже когда медитируют.

– И вы медитируете над этой картиной?

– Не над ней, но отталкиваясь от нее, – надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать. Или параллельно с ней. Мы смотрим на нее, и она напоминает нам, кто мы, и кем мы не являемся, и о том, что мешает нам быть собой.

– Есть какая-то связь меж тем, о чем вы говорите, и тем, что я видел в храме Шивы?

– Конечно, – ответила она, – мокша-препарат приводит вас туда же, куда и медитация.

– Зачем же тогда медитировать?

– Вы бы еще спросили – зачем надо обедать?

– Но мокша-препарат – разве это не обед?

– Это праздничный пир, – выразительно сказала она, – и именно поэтому без медитаций не обойтись. Ведь нельзя же устраивать пиры каждый день. Они слишком роскошны и длятся слишком долго. К тому же их приготовляет

повар без вашего участия. Но обед на каждый день вам приходится готовить самому. Мокша-препарат – это редкое, изысканное удовольствие.

– Прибегая к теологическим терминам, – сказал Виджайя, – мокша-препарат дает вам даровую благодать – предмистические видения или полнокровный мистический опыт. А медитация – это то, как мы употребляем эту даровую благодать.

– Как это делается?

– Приучаем свой разум к такому состоянию, когда блистательные экстатические видения становятся постоянными и привычными. Стараемся достичь той черты, за которой подсознание уже не может толкнуть нас к отвратительным, бессмысленным, отупляющим поступкам, к которым мы порой так склонны.

– То есть медитация помогает стать умней?

– Не в смысле научных познаний или способности мыслить логически – мы становимся умней на глубинном уровне конкретного опыта и личных взаимоотношений.

– Да, мы становимся умней на этом уровне, даже если остаемся довольно глупыми в верхних слоях сознания. – Миссис Рао похлопала себя по макушке. – Я, например, слишком тупа, чтобы разбираться в тех вещах, которыми занимаются доктор Роберт и Виджайя, – генетика, биохимия, философия и все такое прочее. Но я и не художник, не поэт, не актриса. Ни ума, ни таланта. Отчего же я не впадаю в глубокое уныние, не чувствую себя обделенной? Только благодаря мокша-препарату и медитации. Да, я не умна и не талантлива. Но когда дело касается жизни, когда необходимо понять человека и помочь ему, я чувствую себя более понятливой и умелой. А что касается даровой благодати, – она сделала паузу, – как это называет Виджайя, то даже величайший гений не получает того, что дается мне. Правда, Виджайя?

– Истинная правда.

– Итак, мистер Фарнеби, – миссис Рао вновь обратилась к Уиллу, – Пала – самое подходящее место для глупцов. Величайшее счастье для многих и многих – а нас, тупиц, везде предостаточно. Мы признаем превосходство таких людей, как доктор Роберт, Виджайя и мой дорогой Ранга, мы понимаем, сколь важен выдающийся интеллект. Но мы понимаем, что и скромный интеллект иметь тоже неплохо. Мы не завидуем им, потому что нам дано не меньше, чем им. А иногда даже больше.

– Да, – согласился Виджайя, – а иногда и больше. Потому что люди, наделенные талантом манипулировать символами, подчинены своему таланту, а постоянная манипуляция символами является помехой к восприятию даровой благодати.

– И потому, – сказала миссис Рао, – вам нечего за нас беспокоиться. – Она взглянула на часы. – Боже, я опоздаю на обед к доктору Диллипу, если не потороплюсь.

Она стремительно направилась к двери.

– Время, время, – поддразнил Уилл. – Даже здесь, в комнате для медитации, где о нем следует забыть. Время обеда вторгается даже в вечность. – Он засмеялся: – Никогда не говори «да» в ответ. Природа вещей – это неизменное «нет».

Миссис Рао на секунду остановилась и обернулась.

– Но иногда, – сказала она с улыбкой, – вечность чудесным образом вторгается во время, даже за обедом.

Она помахала рукой и исчезла.

– Что лучше, – спросил Уилл Виджайю, когда они вышли из темного храма в ослепительное полуденное сияние, – что лучше: родиться глупцом в умном обществе или родиться умным в обществе глупцов?

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

– Вот мы и дома, – объявил Виджайя, когда они дошли до конца переулка, ведущего от рынка вниз по склону. Он открыл калитку и пригласил гостя войти в маленький садик, в дальнем конце которого на низких сваях стояла соломенная хижина.