Остров
Шрифт:
— О Господи! — выдохнул он. — А я и не заметил. Надо же быть таким ненаблюдательным!
— Вы впервые встречаетесь с Буддой в таком окружении?
— Да, впервые. Наверное, существует какая-то легенда?
Шанта кивнула.
— Одна из моих любимых. Вы, конечно, слышали о дереве Бодхи?
— Да, конечно.
— Так вот, это не единственное дерево, под которым Гаутама достигал просветления. После дерева Бодхи он сидел семь дней под индийской смоковницей, которую еще зовут деревом козопасов. А потом он сидел под деревом Мучилинде.
— Кто
— Мучилинде был королем змей и богом, и потому ему было ведомо обо всем происходящем. Когда Будда уселся под деревом, король змей выполз из своего логова и потихоньку подполз: Природа почтила Мудрость. Вдруг с запада налетела сильная буря. Божественная кобра обвилась вокруг богоподобного человека, распростерла над ним свой капюшон, и семь дней, пока длилось созерцание, укрывала Татхагату от дождя и ветра. Так он сидел, размышляя, осознавая одновременно и Ясный Свет, и кольца кобры под ним, и их всецелое тождество.
— Как это непохоже на наше отношение к змеям!
— За вашим отношением стоит отношение к ним Бога: вспомните Книгу Бытия.
— «Вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее», — процитировал Уилл.
— Но мудрость исключает вражду. Все эти бессмысленные, бесцельные стычки меж человеком и природой, меж природой и Богом, меж плотью и духом! Мудрость убирает эти неразумные перегородки.
— И наука тоже.
— Мудрость, идя рука об руку с наукой, достигает большего.
— А что вы скажете о тотемизме, — продолжал Уилл, — о культах плодородия? В них разграничений не проводилось. Но можно ли их назвать мудростью?
— Да, хотя и примитивной, на уровне неолита. С веками люди становятся сознательней, и старые боги Тьмы уходят в прошлое. Представления меняются. Появляются боги Света, пророки, Пифагор и Зороастр, возникают джайнизм и ранний буддизм. Но прежде их появления происходят космические петушиные бои — Ормузд против Аримана, Иегова против Сатаны и Ваала, Нирвана против Самсары, видимый мир против платоновского мира идей. И, за исключением горстки тантристов, махаянистов и даоистов, и также некоторых христианских ересей, всеохватывающая драка длилась около двух тысяч лет.
— А потом? — спросил Уилл.
— А потом было положено начало современной биологии.
Уилл рассмеялся:
— Бог сказал: «Да будет Дарвин», и появились Ницше, империализм и Адольф Гитлер.
— Да, — согласилась Шанта, — но также возможность достичь новой мудрости для каждого. Дарвин возвел тотемизм на научный уровень. Культы плодородия возродились как генетика и Хэвелок Эллис. А теперь взглянем на новый виток спирали. Дарвинизм — это мудрость неолита, изложенная в научных терминах. Новая мудрость уже пророчески просвечивала в дзен-буддизме, даоизме и тантризме, а теперь она воплощена в биологических теориях, помогающих выживать; это дарвинизм, возведенный до уровня сочувствия и духовной прозорливости. И потому, — заключила она, — вы не найдете ни на земле, ни на небесах причины, по которой Будда или кто угодно другой не могли бы в змее увидеть Ясный Свет.
— Даже если змея ужалит до смерти?
— Да, даже если змея ужалит до смерти.
— И даже несмотря на то, что змея всегда и повсюду являлась фаллическим символом?
Шанта рассмеялась:
— Всем любовникам мы советуем медитировать под деревом Мучилинде. И помимо медитаций, вспоминать, чему их учили в детстве: змеи — ваши братья, они заслуживают сочувствия и уважения; одним словом, змеи хорошие, хорошие, хорошие.
— Да, но змеи также ядовитые, ядовитые, ядовитые.
— Но если вы будете помнить, что они к тому же и хорошие, и станете относиться к ним соответственно, они вас не тронут.
— Откуда вам знать?
— Есть множество наблюдений. Люди, которые не боятся змей и не считают, что хорошая змея — мертвая змея, вряд ли будут укушены. На следующей неделе я одолжу у соседей ручного питона. Несколько дней подряд Рама будет завтракать и обедать в кольцах змея-искусителя.
Со двора донесся звонкий смех и говор детей, мешающих английскую речь с паланезийской. Минуту спустя в комнату вошла Мэри Сароджини: она казалась выше и взрослей в окружении пары четырехлетних близнецов и крепыша-херувима, которого Уилл видел с ней, когда впервые очнулся на Пале.
— Мы забрали из детского сада Тару и Арджуну, — пояснила девочка.
Близнецы бросились к матери. Держа на одной руке младенца и другой обнимая старших сыновей, Шанта ласково улыбнулась:
— Спасибо.
— Не стоит благодарности, — сказал Том Кришна, выступая вперед. — Я думал... — начал он, но смутился и вопрошающе взглянул на сестру. Мэри Сароджини покачала головой.
— Что ты думал? — спросила Шанта.
— Мы — и она, и я — оба думали... можно ли нам прийти сюда и пообедать у вас?
— Ах, вон оно что. — Шанта перевела взгляд на Мэри Сароджини и затем вновь взглянула на мальчика. — Тогда пойди и спроси у Виджайи, найдется ли что поесть. Сейчас он там готовит.
— О'кей, — без особого энтузиазма сказал Том Кришна и неохотно поплелся на кухню.
Шанта повернулась к Мэри Сароджини:
— Что случилось?
— Мама сотни раз говорила ему, что не надо приносить домой ящериц. Но сегодня утром он опять принес. Мама очень рассердилась.
— И вы решили пообедать у нас?
— Шанта, если это неудобно, мы пойдем к Раосам или Раджанадасасам.
— Я уверена, что это вполне удобно, — заверила ее Шанта. — Я только хотела, чтобы Виджайя поговорил с ним немного,
— Вы совершенно правы, — серьезно ответила девочка. — Тара, Арджуна, — деловито позвала она малышей, — пойдемте умоемся. Они такие чумазые, — бросила она Шанте, уводя малышей.
Уилл, дождавшись, пока они уйдут, обратился к хозяйке дома:
— Только что я наблюдал Общество Взаимного Усыновления в действии?