Остров
Шрифт:
— «Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них», — процитировал Уилл, глядя на огромных кукол с изумлением.
Но Соломон был всего лишь царем, тогда как эти ярко расцвеченные пугала обладали гораздо более высоким достоинством. Один из них был Грядущий Будда, другой — очаровательная и пестрая восточно индийская разновидность Бога Отца, несколько напоминающая его изображение в Сикстинской капелле, где он склоняется над только что сотворенным Адамом. Стоило детям дернуть за бечевку, Грядущий Будда взмахивал рукой, выпрямлял скрещенные в позе лотоса ноги и танцевал в воздухе короткое фанданго, а затем вновь скрещивал ноги и сидел неподвижно, пока новый рывок не выводил его из медитации. Бог Отец покачивал вытянутой рукой, предупреждающе поднимая указательный палец, открывал и закрывал окаймленный конским волосом рот и выкатывал стеклянные глаза, которые сверкали грозно на каждую
— У вас все пугала наподобие этих? — спросил Уилл.
— Это была идея старого раджи, — ответил Виджайя. — Он хотел, чтобы дети понимали, что мы сами создаем себе богов и сами же дергаем их за веревочки, заставляя властвовать над нами.
— Пусть они пляшут, — с восторгом сказал Том Кришна, — пусть извиваются. — Он рассмеялся.
Виджайя протянул огромную руку и потрепал черную курчавую головку мальчика:
— Вот это характер! — он повернулся к Уиллу и заговорил, судя по всему, подражая манере старого раджи: — Главная и величайшая ценность так называемых «богов» помимо отпугивания птиц, устрашения «грешников» и, быть может, утешения несчастных, состоит в следующем: привязанные на шестах, они заставляют вас поднимать голову, и когда вы смотрите на них, вы непременно видите небо. А что такое небо? Воздух и рассеянный в нем свет; но это также символ беспредельности и, простите мне такую метафору, беременной пустоты, из которой возникает в этом мире все — и живое, и неживое, и творцы кукол, и эти божественные марионетки, — возникает в мире, который мы знаем или воображаем, будто знаем.
Мэри Сароджини, слушавшая его со вниманием, закивала головой:
— Папа говорил, что еще лучше — смотреть на птиц в небе. Птицы — это не слова, повторял он. Птицы — это реальность, такая же реальность, как небо.
Виджайя остановил машину.
— Желаю повеселиться, — сказал он детям, когда они выбрались из машины. — Пусть попляшут, поизвиваются.
Мэри Сароджини и Том Кришна с веселыми криками пустились бежать к детям, дежурившим в поле.
— А теперь перейдем к более важным сторонам образования, — заявил Виджайя и вырулил в боковой проезд, ведущий к школе. Он выключил зажигание и вручил Уиллу ключ. — Я оставлю машину здесь и пойду на Станцию пешком. Когда захотите вернуться домой, попросите кого-нибудь, чтобы вас отвезли.
В школе миссис Нараян, директор, сидя за рабочим столом, беседовала с седовласым человеком с длинным узким лицом, напоминавшим морщинистую морду ищейки.
— Мистер Чандра Менон, — пояснил Виджайя, представив ему Уилла, — помощник министра просвещения.
— Который прибыл к нам, — добавила директор, — чтобы провести очередную инспекцию.
— И который, как. всегда, одобряет все, что видит, — откликнулся помощник министра с галантным поклоном в сторону миссис Нараян.
— Простите, но мне пора вернуться к работе, — извинился Виджайя и направился к дверям.
— Вы интересуетесь вопросами образования? — спросил Уилла мистер Менон.
— Вынужден признаться, я в них полный профан. Меня воспитывали, но не образовывали. Вот почему мне захотелось взглянуть на то, как это делают.
— Что ж, вы избрали правильный путь, — заметил заместитель министра. — Нью-Ротамстедская школа — одна из лучших.
— Что такое, по-вашему, хорошая школа? — спросил Уилл.
— Школа, где обучение позволяет добиться успеха.
— Успеха? В чем? В погоне за стипендиями? В подготовке к будущей профессии? В подчинении местным категорическим императивам?
— Да, конечно, — подтвердил мистер Менон. — Но главный вопрос все еще остается без ответа. Какова цель существования мальчиков и девочек?
Уилл пожал плечами:
— Все зависит от того, где они живут. Например, в Америке эта цель — массовое потребление. И как его следствие — массовая коммуникация, массовая реклама, массовое одурманивание посредством телевидения, снотворных, позитивного мышления и сигарет. А теперь, когда и Европа перешла на выпуск массовой продукции, цель существования мальчиков и девочек там — тоже массовое потребление и все, что из этого вытекает. Но с Россией дело обстоит иначе. Там мальчики и девочки существуют ради укрепления государственной мощи. Отсюда такое количество инженеров и ученых, не говоря уж о пятидесяти дивизиях, постоянно готовых к бою и оснащенных всем — от танков до водородной бомбы и ракет дальнего поражения. В Китае же мальчики и девочки существуют не только для укрепления государства, но попросту представляют собой рабочую силу — для промышленности, сельского хозяйства, дорожного строительства. Итак, Запад есть Запад, Восток есть Восток, но они очень скоро могут встретиться. На Западе, испугавшись угрозы с Востока, могут решить, что мальчики и девочки должны становиться не массовыми потребителями, но пушечным мясом, и послужить целям укрепления государства. В то же самое время Восток, под нажимом необремененных товарами народных масс, тоскующих по Западу, передумает и скажет, что мальчики и девочки нужны как массовые потребители. Но это дело будущего. А сейчас ответы на ваш вопрос взаимно исключают друг друга.
— Однако оба эти ответа, — отозвался мистер Менон, — отличаются от нашего. Какова цель существования мальчиков и девочек на Пале? Они не становятся массовыми потребителями и не служат усилению государства. Государство, разумеется, должно существовать. Это все обязаны понимать, и какие тут могут быть возражения. Но существовать оно должно при условии, что мальчики и девочки понимают, зачем они живут.
— Так ради чего они живут?
— Каждый — ради того, чтобы стать полнокровной человеческой личностью.
Уилл кивнул.
— «Сочинение об истинном смысле вещей», — вспомнил он. — «Стать тем, чем вы на самом деле являетесь».
— Старый раджа, — продолжал мистер Менон, — касается преимущественно того, чем становятся люди за гранью индивидуального. Конечно, нас интересует и это. Но первоочередная наша задача — элементарное обучение, а элементарное обучение имеет дело с индивидуальностями. Во всем разнообразии форм, величин, темпераментов, талантов и недостатков. Высшее образование имеет дело с индивидуальностями в их трансцедентном единении. Оно начинается в юношеском возрасте и дается в совокупности с элементарным.
— И начинается, я полагаю, с первого опыта приема мокша-препарата?
— А вы слышали о мокша-препарате?
— И даже видел его в действии.
— Доктор Роберт, — пояснила директор, — брал его вчера с собой на инициацию.
— Я получил огромное впечатление, — признался Уилл. — Когда я вспоминаю о том, как меня учили религии... — Он красноречиво оборвал фразу.
— Итак, как я уже сказал, молодежь получает оба вида образования в совокупности. Их учат переживать трансцендентное единство со всеми чувствующими созданиями и в то же самое время на уроках физиологии и психологии учат тому, что каждый человек имеет неповторимую индивидуальность, которая делает его непохожим на других.
— Когда я учился в школе, — сказал Уилл, — учителя прилагали все усилия, чтобы сгладить все различия между нами или по крайней мере приспособить их к некоему поздневикторианскому идеалу — эдакому ученому, но исповедующему англиканство и играющему в футбол джентльмену. Но как у вас поступают с разнообразием индивидуальностей?
— Прежде всего, — ответил мистер Менон, — мы стараемся установить, в чем заключается эта индивидуальность. Что представляет собой ребенок в анатомическом, биохимическом, физиологическом отношении? Что в его организме преобладает — пищеварение, мускулы или нервная система? Сколь близок он к этим трем крайним точкам? Сколь гармонично сочетаются в нем психические и ментальные компоненты? Какое из врожденных стремлений преобладает — властвовать, подчиняться, замыкаться в себе? Каково его восприятие, мышление, память? Склонен ли он к созерцанию? Чем оперирует его разум — образами или словами, тем и другим вместе или ни тем и ни этим? Сколь явно выражена в нем способность описывать мир? Видит ли он мир таким же, каким Вордсворт и Трэхерн видели его в детстве? И если так, что необходимо предпринять, чтобы сияние и свежесть не растворились в свете обыденности? Или, иными словами, как нужно учить детей, чтобы, выводя их на уровень абстракций, не убить в них способности мыслить образами? Как примирить анализ и конкретный образ? Таких вопросов возникает превеликое множество, и на все необходимо найти ответ. Например, усваивает ли ребенок все витамины из пищи и не подвержен ли он какому-нибудь хроническому заболеванию, которое, не будучи обнаруженным, понижает его жизнеспособность, омрачает настроение и заставляет его чувствовать отвращение ко всему, скуку, и замышлять глупые или недобрые поступки? Какой процент сахара у него в крови? Не затруднено ли дыхание? Какая у него осанка, и как функционирует организм, когда ребенок работает, играет, учится? Помимо того, множество вопросов связано с особой одаренностью каждого ученика. Проявляет ли он способность к музыке, к математике, к ручной работе, внимательно ли он наблюдает и как осмысляет свой опыт — логически или в зрительных образах? И наконец, насколько он будет внушаем, когда вырастет? Все дети легко поддаются гипнозу — четверо из пяти быстро погружаются в гипнотический сон. У подростков это соотношение меняется. Четверых из пяти невозможно загипнотизировать. Мы определяем, кто те двадцать из ста, которые вырастут гип-набельными.