Остров
Шрифт:
— Мое имя, — усмехаясь, ответил молодой человек, — Андрей Борисович Лагин, а вот вы кто?
— Меня зовут Яковлев Тихон Степанович, я контр-адмирал Северного флота.
Лицо помощника капитана вытянулось в изумлении, как впрочем, вытянулся и он сам, встав по стойке смирно.
— Простите, товарищ контр-адмирал, — пролепетал он, — я не знал, о том, что вы…
— Это ничего, — ободряюще улыбнувшись, ответил старик, — я понимаю. Со своей стороны обещаю сделать все возможное, для того чтобы шум прекратился. Вопрос исчерпан?
— Да, то есть… — сбился молодой
— Разрешаю, — ответил старик, — только, ради Бога, прошу вас избавить меня от каких-либо знаков внимания. Я уже давно в отставке, и не помню, когда в последний раз надевал форму.
— Есть, — щелкнул каблуками помощник капитана, — разрешите идти?
— Идите.
Молодой человек, развернувшись на каблуках, почти строевым шагом направился к лестнице.
Старик проводил его взглядом и скрылся в свое каюте.
Когда он вошел, то увидел, что Настя на четвереньках стоит на полу и рукой закрывает рот, пытаясь сдержать тошноту.
— Старик снял пиджак и бросил его на койку, потом легко подхватил женщину на руки и вынес в коридор.
Он донес ее до двери, ведущей в гальюн, зашел в него и опустил ее перед унитазом. Женщину сразу же вырвало.
Старик вышел из гальюна, неся женщину на руках. Он донес ее до каюты и вошел. Сразу же уложил больную в койку, накрыл одеялом. Настя была бледной, но теперь выражение ее лица изменилось, она слабо улыбнулась, и прошептала:
— Спаси меня, папа.
Старик улыбнулся. Взгляд его был полон нежности, к дочери.
— Спи, тебе надо поспать, — сказал он, — завтра у нас тяжелый день.
Женщина кивнула и закрыла глаза. Старик полюбовался ею какое-то время. Потом надел пиджак и вышел из каюты.
По лестнице он поднялся на палубу, где все еще бушевала стихия, и не было ни одной живой души. Старик подошел к борту, стал смотреть на бушующее море. Полы его пиджака раздувал ветер, брызги от волн били в лицо. Вдруг старик страшно и протяжно крикнул навстречу стихии, это не был крик ярости, это был вопль отчаяния. Правда, его совсем не было слышно, потому что рев волн и свист ветра тут же поглотили звук. Через секунду лицо старика снова стало спокойным и бесстрастным. Он застегнул пиджак на все пуговицы, повернулся, собираясь вернуться к себе в каюту, но тут его взгляд случайно встретился с взглядом вахтенного матроса, закутанного в блестящий от дождя и брызг плащ, который на протяжении всей сцены с любопытством наблюдал за стариком. Не изменив выражения лица под взглядом матроса, контр-адмирал спокойно и с достоинством покинул палубу корабля и скрылся в надстройке.
Старец Анатолий проснулся в котельной на куче угля. Внутри котельной все осталось по-старому, но сильно изменился сам истопник, его высокая фигура сгорбилась, лицо потемнело и осунулось, борода была совсем седая, говорил он хрипло, часто со свистом вдыхая и выдыхая воздух. Самодельная ряса его совсем почернела и засалилась от угольной пыли. Отец Анатолий сел на своем каменном ложе и принялся откашливаться. В этот момент из-за двери послышался голос Иова.
— Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного тот, кто в келье…
— Аминь, — хрипло выдохнул старец.
Иов вошел в келью. Он совсем не изменился, был все так же крепок, и борода его все так же была ухожена.
— Благословите, отец Анатолий, — попросил Иов.
— Нечего мне тебя благословлять, — ответил истопник, — это мне у тебя благословляться надо, у меня грехов вдвое больше твоего.
— Да что вы говорите такое… — начал было Иов.
— Ладно, хватит Ваньку-то валять, знаю я, что ты меня не любишь, из-за любви ко мне настоятеля стараешься.
— А за что тебя любить? — вдруг зло заговорил Иов. — Ты же мимо моей кельи без шуток не ходишь, то ручку дегтем вымажешь, то дрянь какую подкинешь… Ты думаешь, я без твоих намеков грехов своих не знаю?..
— Ты, вот что… прости меня, брат, забудем, — вдруг печально сказал истопник.
Иов удивленно уставился на старца. Но тот вдруг замер и словно бы о чем-то задумался.
— Ты о чем думаешь, отец Анатолий? — спросил Иов после долгого молчания.
— Думаю, как упросить Царя Небесного о том, чтобы дал мне перезимовать эту зиму в монастыре, потому как братии тяжко будет рыть могилу для меня в мерзлоземе.
Отец Иов с облегчением вздохнул:
— Ну, слава Тебе Господи, опять шутить начал, а то я уж подумал, ты того…
Истопник поднялся, пошел куда-то в угол котельной, вернулся с двумя ведрами для угля.
— Я чего пришел-то, — вдруг вспомнил Иов, — Ты зачем мне ладана и смирны прислал?
— В четверг отпевать будем, — возясь с ведром, у которого отвалилась дужка, небрежно ответил истопник.
— Кого отпевать-то? — с интересом спросил Иов.
— Кого Господь положит того и отпоем… Может, и меня…
— Тебя? Да что ты, отец Анатолий… Бог с тобой, как же это?!.. — сморщил лицо Иов.
— «Объяли меня волны смерти, и сети смерти опутали меня», — процитировал истопник.
— Ты чего, правда, что ли, помирать собрался? — изменившись в лице, спросил Иов.
Истопник молчал.
— Так я для тебя гроб закажу, какой хочешь — хочешь, сосновый, хочешь, дубовый?.. На материк, на подворье к митрополиту кого-нибудь пошлю. У него там брат Фома, сильный плотник. Ты только скажи…
— Чего зря людей гонять, — ответил истопник, по-прежнему возясь с ведром, словно разговор шел о каких-то обыденных вещах, — гроб мой давно готов.
— Где же он? — все более удивляясь речам старца, спросил Иов.
— На колокольне, лет пять уж, как меня дожидается.
Они поднялись на монастырскую колокольню. Первым на верхнюю площадку поднялся Иов, а за ним, тяжело дыша, наверху появился и истопник. Он остановился, чтобы перевести дух. Здесь дул сильный, холодный, пронизывающий до костей ветер. Иов, ежась от холода, в недоумении оглянулся. На колокольне, кроме старого длинного просмоленного ящика ничего не было. Иов вопросительно уставился на истопника.