Остров
Шрифт:
Так продвигаясь, бархан за барханом они добрались до кормы баржи. Тихон взошел на вершину последнего бархана и вдруг покатился вниз, исчезнув из поля зрения немцев. Немецкий офицер и матрос с чрезвычайной осторожностью вскарабкались на последний угольный бархан и увидели корму баржи. К своему удивлению они никого там не обнаружили, кроме Тихона. Немцы спустились с угольной кучи вниз к Тихону. Лица у обоих были запачканы угольной пылью. Удостоверившись, что на корме баржи никого нет, офицер отдал приказание матросу по-немецки:
— Durchsuche hier alles (Осмотри здесь все).
Матрос принялся бродить по палубе баржи, глядя себе под ноги. Вдруг он остановился, потрогал пальцами угольный камень, поднес руку к лицу. На пальцах была хорошо видна, свежая, еще не запекшаяся кровь.
— Kapit"an (Господин капитан), — позвал солдат офицера по-немецки.
Офицер подошел к матросу, посмотрел на его окровавленные пальцы.
— Ruhe (Тихо), — приказал офицер по-немецки.
Все замерли прислушиваясь. До слуха донесся слабый стон, скорее похожий на глубокий вздох, раздавшийся совсем рядом.
— Копать здесь, — приказал Тихону офицер, ткнув в небольшую кучу угля.
Тихон стоял в нерешительности.
— Быстро, — приказал немец, тоном, не терпящим возражений.
Тихон с неохотой принялся разгребать уголь. Через минуту из-под угля показалась рука человека в грязной гимнастерке защитного цвета. Шкипер остановился, не зная, что делать дальше.
— Копать, быстро, — настаивал немецкий офицер.
Тихон принялся копать с удвоенной скоростью. Он откопал голову зарытого в уголь человека. Лицо его было все в угольной пыли, поэтому возраст человека было определить довольно трудно. Но, судя по пышным усам, ему было не менее сорока лет. Человек слабо постанывал. Когда Тихону, наконец, удалось раскопать красноармейца, он усадил его на угольную кучу. Судя по знакам отличия, военный был в звании лейтенанта. Левая рука его была изуродована, рукав гимнастерки набух кровью. Оружия при нем не было. Из-за слабости лейтенант не мог стоять на ногах. Он исподлобья смотрел на наблюдающего за ним немецкого офицера.
— Ты здесь находишься один? — спросил немецкий офицер.
— Ну, один, — хрипло ответил лейтенант.
— Кто тебя закопал в угле? — продолжал допрос немец.
— Никто, сам закопался.
— Я тебе плохо верю, — ответил немецкий офицер.
— Твое дело…
— Kapit"an (Господин капитан), — снова позвал своего начальника по-немецки матрос, который во время допроса лейтенанта, продолжал осмотр кормы баржи.
Офицер подошел к своему подчиненному. К корме баржи был привязан канат, его конец уходил куда-то вниз и терялся в тумане. Не долго думая, немецкий офицер дал длинную очередь в туман, туда, где терялся другой конец каната.
— Не стреляйте!.. пожалуйста, не стреляйте! — послышался из тумана чей-то испуганный голос.
— Иди на меня! — крикнул немецкий офицер по-русски.
— Я иду, иду!.. только не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте! — снова раздался чей-то голос из тумана.
Канат задергался, а потом натянулся, раздался плеск воды, постепенно из тумана начала проступать фигура человека, карабкающегося по канату на корму баржи. Когда человек добрался до борта, немецкий солдат взял его за ворот гимнастерки и втащил на палубу, отвел к сидящим на угольной куче товарищам.
Этим человеком оказался парень лет семнадцати в форме рядового Красной Армии. Звали молодого красноармейца Анатолием Савостьяновым. Он представлял собой жалкое зрелище. Волосы и форма на нем были совершенно мокрые, он трясся всем телом от холода и страха, было слышно, как стучат его зубы. Сейчас, сидя на куче угля рядом со своими товарищами, он испуганно смотрел на немцев.
Немецкий офицер осмотрел пленных.
— Кто из здесь вас двоих, стрелял? — спросил немецкий офицер у пленников.
Оба красноармейца молчали.
— Leg’ sie um (Убей их), — приказал офицер своему подчиненному по-немецки.
Матрос вышел вперед, передернул затвор, собираясь выполнить приказ.
— Не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте, — зарыдал рядовой и пополз на четвереньках к немцу.
— На месте! — приказал немецкий офицер.
Рядовой вернулся на свое прежнее место на куче угля.
— Я не стрелял!.. не стрелял… — продолжал умолять красноармеец.
— А кто здесь стрелял? — настаивал немец.
— Ну, я стрелял, — хрипло сказал лейтенант.
— Где второе ружье? — продолжал допрашивать пленных офицер.
— Не было второго, одно было, на двоих, — мрачно сообщил он.
Немецкий офицер посмотрел на раненого лейтенанта, тот продолжал наблюдать за немцем исподлобья. Вдруг немецкий офицер нажал на спусковой крючок своего автомата. Две пули отбросили тело раненого лейтенанта на спину и он, закатив глаза, сполз по склону угольного бархана вниз. Офицер направил дуло автомата на рядового, но тот испуганно забился в комок и, глядя из-под руки, на направленный в его сторону автоматный ствол, принялся плакать и умолять о пощаде:
— Не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте, — просил он как ребенок, — я больше не буду.
Немецкий солдат брезгливо сплюнул под ноги. Тихон сидел на своем месте, мрачно наблюдая за происходящим. Вдруг немецкий офицер опустил автомат и спросил у испуганного красноармейца:
— Ты, много ругательства знаешь?
— Че-чево? — трясущимися губами пролепетал рядовой.
— Ругательства… Русский мат… Понимаешь? — настаивал офицер.
— П-понимаю, — дрожа всем телом, ответил рядовой.
— Говори.
— Ч-чево говорить? — не понимал солдат.
Офицер вскинул автомат и направил его на рядового.
— Екарный бабай, гребаный Экибастуз, — выпалил рядовой, — мурло, мудила гнойный…
Немецкий офицер улыбнулся, достал свой блокнот и принялся делать записи.
— Blendend (Блестяще), — констатировал он, любуясь своими записями.
Когда, офицер закончил писать и убрал блокнот, он подошел вплотную к испуганному рядовому, расстегнул кобуру и достал пистолет. Рядовой, не отрываясь, наблюдал за ним, ожидая смерти. Офицер снял пистолет с предохранителя и протянул рядовому.