Остров
Шрифт:
— Сдохните здесь все, — послышалось еще ближе. — Здесь вас, козлов, зарою! Колька вас, бля, всех на кукан насадит!
Мамонт, наконец, увидел мотоциклиста, издали мелькающего тельняшкой. Мотоцикл приблизился, истерически взвыв и разбрызгивая песок, круто развернулся невдалеке — ,кажется, чуть не упал.
Мамонт не разбирался в мотоциклах, но этот резко разочаровал, был меньше и дешевле, чем там, в слухах, показался сделанным без особых подробностей, как будто худощавым. Капитан орал все то же, глядя вверх, в лес на вершине обрыва:
— Ну чего прячетесь? Выходи, козлодои!
— Стрельнуть что ли в него? — вопросительно произнес Козюльский.
— Зачем, — тут же отозвался Мамонт. — Не нужно. Одним больше, одним меньше…
— Хоть одного мудака, хоть одну жизнь сэкономим, — вроде бы согласился Демьяныч. — Хотя бы такую.
Мотоцикл пронесся совсем рядом, обдав их синим дымом. Герой слухов так и не заметил, не особо прятавшихся, мизантропов. Вблизи быстро промелькнуло его лицо, вытянутое, с преувеличенной челюстью, как будто немного обезьянье. Его крики доносились уже издалека. Мамонт чувствовал растекшееся внутри облегчение: наверное, оттого, что его послушались, с ним согласились.
Козюльский, деловито и даже торопясь, словно его ждали неотложные дела, докуривал свою большую самокрутку.
— Хватит бегать, я там у пресного залива улиток присмотрел, много.
Пресным заливом он, кажется, называл устье ручья. Мамонт, почти забывший о голоде, сразу почувствовал грибной вкус улиток во рту.
"На любой войне голод обязателен. Кажется, тайцы считают, что голод красного цвета. Как кровь, как огонь. Цвета войны."
Мизантропы, оставляя за собой борозду в песке волочившимися орехами, подходили к этому устью. Давно обогнавший других Козюльский успел перебраться на ту сторону. Он висел на склоне прибрежной скалы, босой, в подвернутых штанах, тянулся вверх, выковыривая какие-то камни. Они со стуком катились вниз. Не сразу Мамонт понял, что это вовсе не камни, а раковины, моллюски.
С длинной корзиной на спине и жестяным пустым ведром Козюльский двинулся назад через ручей, широко разливающийся здесь, у устья. Осторожно ступая, нащупывая брод, приближался к мизантропам.
— Смотри, совсем как журавель, — хмыкнув, сказал кому-то Кент.
— Марсианский богомол, — поддержал его Чукигек.
Мамонт тоже хотел что-то сказать, но тут заметил как на борту забытого там, вдали, миноносца вспыхнули огоньки, трепыхнулся дым. Машинально он хотел что-то крикнуть, вроде предупредить и вдруг увидел как дернулась долговязая фигура посреди ручья. Было слышно как вошли пули в человеческое тело. Козюльский упал в воду и исчез. Облако яркой крови медленно всплыло и медленно потянулось, постепенно бледнея, по течению. Не прячась, забыв про миноносец, Мамонт смотрел как выплыло в море помятое пулями ведро, закачалось и плавно ушло в воду.
Море воды обрушивалось с неба уже много дней. Несколько струек просачивалось сквозь пальмовую крышу, падало в самодельные ведра из бамбуковых бревен. Дождь — который день, с нелепым, вызывающим злобу, упорством.
"Муссон."
Мамонт лежал на бамбуковых нарах в куче тряпья, еще не решив: лежит ли он сам по себе или притворяется, что спит. С утра вроде бы не было причин просыпаться.
Где-то раздавался пушечный звук лопающихся деревьев, наверное, на вершине, где разгулялся ветер.
Внутри шевелилось беспокойство, никак не удавалось забыть о минных полях вокруг этого сарая. До дождей это занимало большую часть жизни — бесконечная возня с минами, похожая на какие-то бессмысленные сельхозработы. А дождь сейчас будто способен был уничтожить урожай.
Он подумал, что если бы сейчас их пришли убивать, вряд ли они смогли бы защититься. Оставалось надеяться, что на другой стороне сегодня чувствуют то же самое, что им тоже лень воевать.
В последнее время случилось только два небольших "боестолкновения", как называл это Демьяныч. Но и они были больше похожи на какую-то формальную перестрелку, стрельбу на звук, издалека, через лес.
Сегодня все молчали, будто говорить больше было не о чем, все уже сказали раньше. Слышен был только дождь, бесконечный шум падающей воды. Остатки еды тоже делили молча. Что будет потом, когда и этой еды не станет — об этом тоже не принято было говорить.
— Сосед сверху заливает, — наконец, мрачно сказал Пенелоп. — Как Тамарка говорил, Великий Дух. — Он уже долго внимательно разбирал на части и обгладывал рыбью голову. — Надоело ему за нас стараться, и у него терпение кончилось.
— Последняя банка, — Кент воткнул штык-нож в большую банку с тушенкой. — Тушенка "Спам". Не знаю из чего ее делают, точно не из мяса.
Тяжелый штык, найденный когда-то Мамонтом в корейской сторожке, резал жесть легко, как бумагу. Рядом лежали, приготовленные к дележу, четыре маленьких, неделимых совсем, рисовых печенья, стояла кружка кофе.
— Как говорится, в нищете да в обиде, — пробормотал Кент. — Погодите, сейчас жребий кинем: кому- печенье, кому- кофе. Оно с сахаром, из настоящего порошка.
"Прямо-таки по-французски серьезное отношение к еде."
— Давай кофе мне, — Мамонт, наконец, сел, сбросив с себя волглое тряпье. Все время, даже просыпаясь ночью, он помнил, что припас, спрятал там, под собой, кусок гречневого хлеба. "Греческий хлеб", так почему-то назвали его мизантропы, — еще одно слово- зародыш нового языка, понятное только здесь.
"Новояз. Все еще не растерял инстинкта недоучившегося филолога."
За пустым дверным проемом, точнее просто отсутствием одной стены, вертикально падали мутные белые струи воды. Дождь шел так густо, что за ним ничего не было видно.
"Старожилы такого, конечно, не припомнят."
Невольно оглядываясь вокруг, Мамонт подумал, как неприятен в своей обычной физиологической жизни человек, хуже, чем любое другое животное. Мизантропы уже несколько дней безвылазно жили здесь, в этом сарае, скорее даже — под навесом, с циновками вместо стен. На полу, для стока воды, просачивающейся сквозь крышу, были выкопаны канавки. Мимо Мамонта бежала вода, огибая валявшееся, ненужное уже, барахло.
"Кофе в постель."
Сварились улитки, собранные еще покойным Козюльским. Теперь на ладони у Мамонта лежал довольно большой кусок вареного мяса, жилистый комок мышц. Мамонт жевал, стараясь не замечать вкус.
"Почему на войне все так отвратительно: звуки, запахи, даже цвета и вот вкус."
— Были бы хоть желуди, я бы муки намолол, лепешки там… Как раньше. Только откуда здесь. Дурная земля, — Демьяныч сидел, кутаясь в бурое от грязи одеяло, грея миской колени. Он предпочел улитку с бульоном.