Островитяния. Том третий
Шрифт:
— Мне нужна только ты. В тебе — вся моя любовь. Скоро мы поедем в нашу усадьбу. Тебе будет там хорошо, спокойно.
— Поедем, как только ты скажешь.
— Ты еще не видела ее. Она тебе понравится.
— Я хочу поскорее увидеть ее.
— Мы будем ездить верхом. У тебя есть платье для верховой езды?
— Да, конечно.
— Мы можем выехать завтра днем и заночевать в Доринге, а твои вещи доставят по реке. Ты будешь счастлива там. Мы с тобой в одинаковом положении. Поместье живет своей жизнью. И что бы нам ни пришлось делать, мы должны будем все делать и решать вместе…
— Я буду счастлива.
— Я тоже. Теперь мы вместе. Больше мне ничего не надо.
Глэдис понемногу успокаивалась. Тишина окружила нас. Мы сидели, глядя на колеблющиеся языки пламени, крепко держась за руки.
— Какая необычная, удивительная зала, — наконец сказала Глэдис.
— Это — сердце той Островитянии, которая хочет оставаться единой и неизменной.
— Я рада, что мы поженились здесь… и мне нравится мое кольцо Дорнов.
Глэдис поглядела на стальную полоску на своем пальце, а я — на нее, близкую, желанную.
— Ты пойдешь со мной? — спросил я. — И останешься со мной на эту ночь?
— А ты хочешь этого?
— Хочу. Ты не слишком устала сегодня?
— Нет, — сказала она, слегка покачав головой.
— Мы пойдем в мою комнату?
— Если хочешь.
— Там можно разжечь очаг. Она навсегда моя, а теперь наша — в этом доме.
Мы прошли безлюдными коридорами, от камня которых веяло холодом, в комнату Глэдис.
Я развел огонь, и мы сели на ковер перед очагом. За нашими спинами в комнате царила темнота, только вспыхивали яркие блики на медном кувшине, куда Глэдис поставила астры, на темных полированных створках платяного шкафа. Глэдис завороженно глядела на огонь, высвечивавший ее лицо и бросавший красноватые отсветы на ее белое платье.
— А в нашей усадьбе тоже есть такие очаги? — спросила она.
— Здесь дома отапливаются только так, — ответил я.
— А зимой холодно?
— Холодно. Дни ясные, безветренные, но снегу немного.
— Ты сказал, у меня будет мастерская?
— Да, с окном на юг, а в Америке оно глядело бы на север.
— А время рисовать останется?
— Сколько пожелаешь.
— Расскажи мне о нашем поместье, — сказала Глэдис, протягивая к огню руку. Я стал описывать окружающие усадьбу земли, дом, комнату, которую я приготовил для нее, и все это живо вставало перед моими глазами…
— Поцелуй меня, — сказала Глэдис и, подняв лицо, подставила свои губы. — Мы будем счастливы там.
Ровно горящие дрова шипели и тихо и деловито потрескивали. Запах смолы смешивался с влажным и благоуханным запахом астр. Я поцеловал Глэдис, потом, оторвавшись от ее губ, взглянул на ее лицо и поцеловал снова.
— Ты нужен мне, — сказала она, — и ты должен заботиться обо мне. Когда-то я чувствовала себя вполне самостоятельной, но, пока добиралась сюда, израсходовала весь запас самостоятельности. Поэтому я сегодня и плакала.
— Ты тоже нужна мне, — ответил я, — и мы вместе построим для нас хорошую жизнь.
— Ты все время заглядываешь в будущее, Джон. Я вижу это по твоему лицу. А я довольствуюсь настоящим.
— Все мое счастье
— Анияи алия, — тихо проговорила Глэдис. — Я много думала об этом.
В комнате стало темнее. Лицо Глэдис было так прекрасно, поцелуи так сладки, что мне не хотелось отпускать ее ни на мгновение.
— Ты рад, что я — твоя жена? — спросила она.
— Никто другой не мог бы стать ею.
— Даже Дорна? Даже та, другая девушка?
— Нет, — ответил я, — ты — самая родная.
— Мы оба еще американцы. В конце концов, ты не так уж похож на островитянина. И я понимаю Дорна… или, вернее, он понимает меня. Я рада, что у нас такой друг. Есть ли здесь еще столь же замечательные люди?
— Их много, — сказал я, — и среди них — женщины, которых ты полюбишь.
— Я уже люблю Некку. Она станет нашим другом… Она обещала помочь мне с одеждой. Но хватит ли у нее времени, если мы завтра отправимся в усадьбу?
— Не обязательно ехать завтра.
— Но ты же хотел!
— Тогда решим позже.
— Если ты хочешь — едем. С одеждой можно и подождать.
Я посмотрел в ее усталые, возбужденно блестящие глаза. Огонь дотлевал, становилось все прохладнее.
— Пора ложиться, — сказал я.
Медленно, тяжело дыша, Глэдис начала говорить, но осеклась. Я угадал ее мысль — я и сам так думал. Иностранцам в чужой стране нужно было время, чтобы привыкнуть и обустроиться. Заводить ребенка сразу не следовало… Некка говорила об этом с Глэдис.
Робко поглядывая друг на друга, мы тем не менее не чувствовали никакой стесненности и начали расстилать постель так, словно жили вместе уже давным-давно.
Мы легли в темноте, тесно прижавшись, и на какое-то мгновение тело Глэдис показалось мне чужим — ощущение его смешалось с памятью о теле другой женщины. Я обнял и поцеловал ее, стараясь отогнать воспоминания и думать только о ней.
Было уже далеко за полночь. Порывы холодного ветра приносили в открытое окно запах моря и просоленного морским ветром сена. Болота лежали кругом, к востоку простирались равнины Нижнего Доринга, а за ними вздымались высокие горы, которых Глэдис еще никогда не видела. На севере находилось наше поместье; оно представлялось мне сейчас отчетливо, во всех мелочах. Комната, где мы лежали, была нашей — моей и ее, — нашей и всех наших потомков.
Я еще крепче обнял Глэдис, руки мои гладили ее, блуждали по ее телу, познавая его форму, такую живую и близкую; я вдыхал ее сладостный запах; я дышал ею. Дом Дорнов, комната, кровать, мы с Глэдис, тесно прижавшиеся друг к другу, — все плыло сквозь ночную тьму. Вдвоем, мы были одни в целом мире. Мы пробудились от дурного, тревожного сна ожидания, пробудились во тьме, дабы познать совершенство друг друга.
Сердца наши изнывали от счастья, молчание сковало уста.
Движимые желанием, мы соединились. Любовь явила себя в мельчайших частностях и во всей полноте. Каждый отдавал себя другому не таясь. Мы словно стали совершенно иными, коснувшись глубин, изведав упоительную боль и блаженную свободу. Любовь уравняла нас…