Островитяния. Том третий
Шрифт:
— Разве это возможно? — ответила Глэдис.
И я подошел к ней и обнял ее. Пристально вглядываясь в ее глаза, я прочитал в них усталость, беспокойство, смятение и страх, словно она столкнулась с чем-то ей непонятным, но притягательным, загадочным и любимым. Мне будто на мгновение приоткрылись ее смятенные мысли, и я понял, что больше всего сейчас ей нужен покой и моя счастливейшая обязанность состоит в том, чтобы подарить его ей. Но в то же время во мне словно билось и жило другое, второе «я», которому хотелось, позабыв о желаниях Глэдис, смять, зацеловать
Ощущая внутреннюю раздвоенность, я понял, что надо сделать выбор, и выбрал то, что, как мне казалось, будет лучше для Глэдис, — постаравшись вложить в свои поцелуи всю свою нежность, усмирить свое желание так, чтобы любовь выразилась в тихой ласке, и мало-помалу напряженное выражение покинуло ее лицо. Дорогое и прекрасное, оно дышало покоем… И этот покой мягкой волною вернулся ко мне, как будто, воцарившись в душе и чувствах Глэдис, он завладел и моим существом…
Сумерки в комнате сгустились, но глаза Глэдис блестели по-прежнему. Слова исчезли, за нас говорила наша любовь. Переплетенные руки, нежная тяжесть ее тела, редкие поцелуи, — время струилось тихо, как глубокая река…
Но всему приходит конец. Я развел огонь в очаге и — так попросила Глэдис — зажег все свечи. Она не сказала почему, но ей хотелось, чтобы в комнате было много света, и еще она попросила, чтобы я не смотрел, как она одевается. Я сел перед очагом, глядя на огонь, слыша сзади шаги Глэдис, шуршание ее одежды и думая, почему она не захотела, чтобы я на нее смотрел.
— Джон, — сказала она наконец. — Как я, по-твоему, выгляжу?
На ней были ее коричневые туфли, но к ним добавились желто-коричневые чулки, подвернутые у колен, короткая темно-коричневая юбка, длиннополая куртка того же цвета и зеленая льняная блузка с широкими лацканами и зелеными завернутыми у запястий манжетами.
— Настоящая островитянка, — сказал я, и действительно, она выглядела сейчас более естественной, фигура ее казалась более изящной в короткой юбке, не закрывающей ноги.
— Блузку, юбку и куртку дала мне Некка. Это ее. Она дала мне их поносить и даже хотела подарить совсем. А туфли и чулки — мои.
Она приподняла юбку, чтобы разглядеть свои ноги, потом посмотрела на меня:
— Как я тебе нравлюсь?
— Тебе идет, — ответил я, впрочем тут же испугавшись, не подумает ли Глэдис, что я не одобряю вещи, которая она выбрала сама, когда ехала в Островитянию. — Все твои платья тебе к лицу, ты просто очаровательна.
Она явно ждала не того ответа и теперь вопросительно глядела на меня.
— Некка сказала, что цвет не подходит. Она удивилась, когда я захотела взять блузку и остальное… А тебе как кажется?
Глубокий коричневый цвет куртки и бледно-зеленая блузка оттеняли белизну кожи, а волосы Глэдис казались почти черными. Возможно, Некка имела в виду именно это… Но все эти недостатки искупались тем, насколько проще и естественней стал весь облик Глэдис.
— Я решила, тебе будет приятно увидеть меня островитянкой, — сказала она не совсем уверенно. Я не смог
— Этот наряд очень идет к твоей фигуре.
— Моей фигуре?
— Да.
Она вспыхнула.
— Цвет тоже подходит, — сказал я, улучив момент, когда мои слова прозвучали бы искренне.
— Некка сказала, что ей очень нравится цвет того платья, в котором я была утром. Она посоветовала только укоротить юбку и надеть темно-зеленую блузку.
— Носи те платья, которые ты привезла.
— Они тебе вправду нравятся?
— Ах, Глэдис, и они, и ты в них.
— Что ж, так даже удобнее… Хочешь, я выйду в этом наряде к ужину?
— Да.
— Ты уверен? Если тебе нравится, то все другое для меня ничего не значит.
— Совершенно уверен.
— Несмотря на мои голые колени?
— Да, Глэдис.
— Мне хочется сделать тебе приятное.
— Ты и так очень хороша… Поверь мне!
Она слабо вздохнула. И все-таки она не сказала всего.
Ее костюм показался лорду Дорну и еще двум мужчинам — то ли его помощникам, то ли секретарям, — присутствовавшим за ужином, столь естественным, что они явно не обратили на него особого внимания, да и сама Глэдис позабыла о своих голых коленях, хотя рука ее раз или два непроизвольно тянулась одернуть юбку.
Наутро облака серой пеленой затянули небо, то и дело принимался лить сильный дождь. Холодные, насквозь продуваемые ветром улицы Доринга уже не напоминали солнечную Венецию. Глэдис была не готова к такой перемене погоды, и, когда мы отправились к ткачу, о котором говорила Некка, ей пришлось надеть мой плащ с капюшоном. Ткач жил в Бекни, и мы пошли кружным путем, останавливаясь, чтобы взглянуть на каналы, реку, суда, набережную и покрытые резьбой фасады домов, — все это было непривычно и ново для Глэдис.
Мы провели у ткача два часа — счастливых, хотя, впрочем, и обошедшихся нам недешево, — заказав плащ с капюшоном, несколько шерстяных и льняных платьев и нижнее белье. Он показал нам имевшиеся у него ткани, а узнав, что Глэдис — иностранка и не вполне уверена в «своих цветах», ненавязчиво посоветовал ей, что лучше выбрать, и обещал выкрасить новые ткани именно в эти цвета.
— Я учту, — сказал он, — что вы еще посмуглеете.
На обратном пути Глэдис спросила, что он, по моему мнению, имел в виду.
— Он хотел сказать, что ты будешь чаще бывать на свежем воздухе.
— По-нят-но, — протянула Глэдис. — Жена фермера!
— Влюбленная-в- алию-Ланга, — ответил я на островитянском.
Я повел Глэдис через Рыбачий городок, на верфях которого теснились корабли и лодки, вдоль волнореза, по которому я тянул когда-то «Болотную Утку», через Каменный остров и мост, под которым мы проезжали накануне.
Глэдис шла держа меня за руку, жадно разглядывая все кругом, и казалась совершенно счастливой.