Островитяния. Том третий
Шрифт:
— Можно я поеду с тобой?
— Когда я говорю «мы», то имею в виду и тебя. Надеюсь, тебе захочется поехать.
— Обязательно.
— К тому времени вернется Фэк, и ты сможешь взять Грэна (эту лошадь подарил ей Дорн), а ту, что я нанял, мы прихватим тоже. Как только закончим дела, завезем ее обратно в Фаннар.
— Замечательно. А что ты будешь делать сегодня?
— Покажу тебе поместье и представлю Анселя и Станею.
На лице Глэдис появилось робкое, неуверенное выражение.
— Что мне лучше надеть?
— Коричневое прогулочное платье, которое
— Буду островитянкой, — решительно произнесла Глэдис.
После завтрака мы отправились по идущей под уклон дороге в небольшую долину, где жили арендаторы. Спустившись вниз, мы ненадолго остановились. Потом поехали вверх по отлогому склону перед домами, через низкую седловину, с одной стороны которой возвышалась поросшая соснами гряда, а с другой — холм, вершину которого, словно плюмажи, украшали дубы и буки, а кругом раскинулись поля. Дальше дорога вела на север и снова сворачивала к реке Лей, русло которой вплотную подступало к усадьбе в двух местах, поскольку в восточном направлении река поворачивала вправо. Наконец мы достигли северной оконечности наших земель, при этом удалившись от усадьбы на целую милю. Перед нами лежали земли Ранналов; здесь местность делалась более гористой.
На мосту мы снова остановились.
— Мне наше поместье представлялось меньше, — сказала Глэдис.
— Миля в длину и почти полмили в ширину. Я сам его еще недостаточно знаю… Теперь, вместе, мы исследуем каждый уголок, даже самый запущенный, верно, Глэдис?
— Так прекрасно столько времени проводить на воздухе. В Нью-Йорке…
Переглянувшись, мы рассмеялись.
— Нью-Йорк!.. — воскликнула Глэдис. — Где теперь все твои театры, шум, грязь, толкотня, грохот поездов!.. Неужели я и вправду когда-то жила там? Я стала совсем другой! Ты женился на девушке из Нью-Йорка, сможешь ли ты полюбить ее островитянкой?
— Ты останешься прежней.
— Это невозможно, дорогой. Я полностью переменилась.
— Может быть, ты ищешь себя.
— Хотелось бы мне самой знать, чего я ищу. Я знаю только… — Она умолкла, а затем торопливо продолжала: — Знаю только, что любовь способна очень сильно изменить человека.
— К лучшему?
— Меня — да. Я счастлива… Ну а ты? Что для тебя, Джон, значит то, что я теперь все время рядом и ты можешь… ах, прости, дорогой, любить меня, обладать мною, знать, что я принадлежу тебе?
Я постарался найти нужные слова, но смог вымолвить только:
— Для меня в этом — покой и сила.
— Как это забавно звучит!
— И красота, — добавил я.
— Скажи, ты меня любишь?
— Люблю, — ответил я, чувствуя, что слово это ровным счетом ничего не добавляет к сказанному.
— Остальное мне не важно.
Идя по собственным следам, мы поднялись на Сосновую гряду, откуда Глэдис могла сама, воочию и без всяких объяснений, увидеть общий план нашего и соседних поместий. Холмы Года казались ближе, чем были на самом деле, а в шестидесяти милях вдали, за долиной Доринга, различимы были белые снежные вершины, невысокие, но отчетливые.
В четверти мили, выше наших владений, виднелось желтое колосящееся поле, где
Поприветствовав гостью, все снова принялись за работу, кроме старого Анселя, который завел разговор об отсрочке платежа, о том о сем и наконец обратился ко мне с просьбой помочь сжать и обмолотить зерно с этого последнего поля. Глэдис держалась несколько в стороне, словно наш разговор о хозяйстве ее не касался. Мне хотелось, чтобы она одобрила мое согласие помочь старику и его семье, но она промолчала, и мне пришлось дать согласие только от себя.
Я подъехал к Глэдис, намереваясь рассказать о нашей беседе. Она следила за косарями, которые в ряд продвигались по мягко волнующемуся полю, оставляя за собой волнистые полосы сжатых колосьев.
— Так хочется попробовать! — воскликнула Глэдис.
— Поработать серпом?
— Ах, нет! Передать все это на холсте — желтое поле, синие рубахи жнецов, их мерное движение вперед.
— Попробуй.
Глэдис только горько улыбнулась, но я понял, что задача кажется ей совершенно невыполнимой.
— Попробуй хотя бы набросать, — сказал я, — не обязательно ведь, чтобы сразу получилась готовая картина.
— Я не умею рисовать.
Все остальные доводы были явно бессильны… Я рассказал Глэдис о просьбе Анселя и о том, что согласился помочь ему.
— Ну конечно! — ответила Глэдис. — Тогда я поеду домой?
— Лайя и Лайна скоро принесут обед. А потом вместе с детьми — они уже вернутся из школы — будут подбирать колосья. Если хочешь, можешь к нам присоединиться.
— Надо бы распаковать вещи.
— Как тебе больше нравится. Станея приготовит тебе ленч.
— А чего больше хочется тебе?
— Чтобы ты выбрала сама, одно могу сказать — работа эта довольно приятная.
Глэдис взглянула на меня в замешательстве, и, чтобы помочь ей принять окончательное решение, я сказал:
— По крайней мере останься и перекуси с нами.
— Хорошо. А пока чем мне заняться?
— Помоги Лайе и Лайне.
— Они не будут против?
— Наоборот — только рады.
Постояв с минуту в нерешительности, Глэдис направилась к видневшимся в отдалении домам — медленно уменьшающаяся фигурка, одиноко бредущая по краю поля.
Я взял грабли и двинулся вслед за жнецами. Валки скошенных колосьев лежали ровно и аккуратно, что облегчало мою работу. Скоро я уловил ритм, и движения мои стали механически повторяющимися и однообразными. Работать так было легче и приятней, и я начал вполголоса напевать какие-то незнакомые раньше, сами собой приходящие в голову мелодии…