Островитяния. Том третий
Шрифт:
Через десять миль после Тори наши дороги расходились: нам надо было сворачивать, Гартон же продолжал путь по большаку. Он попросил нас навестить его в Вантри, в доме его отца. Скользнув взглядом по Глэдис, он поехал дальше своим путем. Мы повернули на дорогу, которая вела к поместью со стороны Дорингского леса.
— Прекрасно! — воскликнула Глэдис. — Как тебе это нравится? — Довольное лицо ее выражало удивление и одновременно легкую неуверенность. — Кажется, ему и в самом деле понравилось говорить со мной. Может быть, это оттого, что
— Островитянам ты понравишься.
— Почему ты так думаешь?
— Твои взгляды…
— Ах, только не это!
— Твои взгляды, твоя искренность, твой ум, твоя прямота и то, что ты для них — человек новый.
— Правда только последнее.
— Получше присмотрись к себе, Глэдис, и ты не будешь так скромничать. Ты очень привлекательна и…
— И вовсе нет!
— Я не единственный, кто может это подтвердить.
— Кто же еще?
— Тот человек, который сделал тебе предложение несколько лет назад, мужчина с парохода, тот, что предлагал тебе остаться в Биакре, Дорн, Гартон…
— Дорн — нет! Он относился ко мне исключительно как к чему-то, что принадлежит тебе.
— Ты уверена? А я не совсем. Он не может относиться к кому-либо как к чьей-то собственности.
— Не согласна, да и другие… они ничего для меня не значат.
— Ты знаешь, что ты привлекательна, Глэдис. Знаешь, как ты умеешь любить и быть любимой.
— Хочешь, чтобы я зазналась?
— Я хочу, чтобы ты поняла и оценила, как ты мила, привлекательна, какая ты вообще.
— Что ж, если тебе так нравится… — вздохнула Глэдис.
— Ах, — сказал я, — пусть это понравится тебе самой, дорогая.
— Неужели тебе не хочется, чтобы я была скромнее?
— Я не хочу, чтобы ты слишком низко себя ставила.
— Но я и не ставлю себя низко! Ты специально делаешь мне комплименты или все же критикуешь?
— Я стараюсь помочь тебе освободиться.
— Разве я выгляжу несвободной?
— Не до конца.
— Я не хочу быть свободной! Я люблю тебя и хочу быть твоей!
— Мне приятно это слышать, если ты имеешь в виду, что тебе нравится любить меня… но ни я не принадлежу тебе, ни ты мне.
— Я принадлежу тебе, — ответила Глэдис чуточку обиженно, — иначе бы меня здесь не было. Разве принадлежать тебе — это не по-островитянски?
— Женщина принадлежит мужчине лишь настолько, насколько он — ее опора. А в других отношениях она вполне самостоятельна.
— Я чувствую, что принадлежу тебе. И не говори, что это не так.
— Не буду! Ты — моя. Я стану твоей опорой, а ты должна мне повиноваться.
— Клятву повиновения я, пожалуй, давать не буду, — рассмеялась Глэдис… Тут ее мысли вновь вернулись к Гартону, и она рассказала мне все, что он говорил о себе, о поместье Гартонов, о том, как прекрасна их провинция, и о белоснежном чуде — горе Омоа, возвышавшейся над долиной. Ее позабавило, что он называл себя «второй-сын-Гартона», но после его рассказов ей захотелось взглянуть на земли
— Один из двух братьев часто остается холостяком, — сказал я.
Глэдис поинтересовалась почему, и я объяснил, что это происходит из-за бессознательного нежелания перенаселять поместье. Ей показалось, что в этом есть несправедливость по отношению к тем, кто вынужден вести холостую жизнь.
— Отчасти они находят утешение в заботе о своих племянниках и племянницах, которые здесь почти как родные дети и значат больше, чем в Америке.
— Но брак — не только в детях, — возразила Глэдис.
— Иногда такие мужчины заводят любовницу.
Глэдис посерьезнела и вдруг в упор взглянула на меня; щеки ее горели. Я понял, что она думает о Гартоне.
— Ты осуждаешь их? — спросил я.
— О нет, — быстро ответила Глэдис.
Я задумался — какие мысли роились сейчас в ее голове и даже заставили покраснеть?
Дорога вилась среди полей, рощ и пастбищ, скорее подстраиваясь к их очертаниям, чем меняя их. До этого я всего лишь раз ездил этим путем и, боясь заблудиться, внимательно следил за дорогой; Глэдис, чувствуя это, молча ехала сзади, сосредоточенно глядя по сторонам.
Было еще рано, а мы находились уже на полпути к усадьбе. Клочковатые облака отнесло далеко к востоку, показалось солнце. Воздух был чист и свеж. Когда мы будем на месте, нас встретит приветливая погода, похожая на ясный осенний день где-нибудь в Америке. Глэдис увидит усадьбу в ее лучшую пору — ранним вечером, в окружении полыхающих желтизной деревьев. Я предвкушал этот прекрасный момент, желая, чтобы он поскорее настал и можно было наконец приступить к мирной, дарующей уверенность работе — ради себя и ради Глэдис, хотя и побаивался, не будет ли она разочарована.
Сейчас вид у нее был счастливый, обворожительный; то въезжая в неровную тень придорожных деревьев, то вновь выезжая на солнце, она улыбалась всякий раз, как глаза ее встречались с моими. Дорога часто походила на аллею, лошади, переступая, шуршали опавшими листьями; изгороди и каменные стены подступали близко к обочине, а в промежутках между ними виднелись сжатые поля и перелески.
— Совсем как дома… или как в Англии, — сказала Глэдис. — Джон, я смогу полюбить все это.
Сердце мое радостно забилось.
Дорингский лес был прекрасен. Деревья стояли охваченные желтым и багряным пламенем. Мы остановились передохнуть, напоить лошадей и перекусить — тем, что захватили из Дворца.
Подложив руки под голову, Глэдис легла на плащ, глядя на верхушки полуобнаженных деревьев. Все шло так, как и должно было; течение времени стало неощутимо.
— А я почти и не устала, — сказала Глэдис.
— До усадьбы не больше десяти миль, меньше двух часов.
— Так близко? — рассеянно спросила Глэдис.