Островитяния. Том третий
Шрифт:
— Неужели это все наяву? — сказал я.
— Да, — откликнулась Глэдис и, дрожа, прижалась ко мне. — Я люблю тебя. Люблю…
Страсть ее не уступала моей, но когда все кончилось, она лежала неподвижно, как мертвая, только глаза горели темным живым огнем, и взгляд их был глубок и задумчив.
Я посмотрел на нее, и слезы комком подступили к горлу. Она была как ребенок в своей простой и прекрасной наготе: худые плечи, маленькая грудь, плоский живот, темные волосы, изящно очерченный рот, длинные голени, узкие колени и ступни. Стараясь внушить ей ощущение реальности, я подверг риску это чувство в себе. Мне вдруг показалось, будто я вижу эту
Тем не менее утром Глэдис проснулась веселая, тормошила и обнимала меня, просила прощения за то, что весь вечер была такой грустной, сказала, что иногда с ней такое бывает, и шепнула, что любит меня и что после всего, что между нами произошло, она не может не быть счастлива. От моего приглашения провести день с нею Глэдис тоже категорически отказалась: ведь меня ждут в поле. Она же собиралась заняться этюдами и хотела набросать вид усадьбы с моста, а потом, пожалуй, и присоединиться к нам еще утром, и уж наверняка после ленча.
Приободренный, я отправился в поле; на губах был еще свеж вкус ее поцелуя, в сердце — память о ее улыбке. Работа окончательно сняла нервное напряжение, сохранившееся после минувшей ночи. Дела, касавшиеся отправки урожая, уладились, и повозки должны были отправиться в Тэн через одиннадцать дней, первого мая.
Ближе к полудню появилась Глэдис. Все обитатели поместья, за исключением Станеи и находившихся в школе детей, вышли в поле, чтобы полностью закончить жатву к вечеру.
Глэдис подошла ко мне с робостью и одновременно стараясь казаться непринужденной, так что, пока не приблизилась вплотную, казалось, будто она меня не замечает. Подойдя, она улыбнулась и обронила: «Здравствуй».
— Здравствуй, — ответил я. — Хорошо, что пришла. Я ждал.
— Я все была там, возле дома.
— Удалось сделать набросок?
— Да, а после вернулась в дом, но делать там было особенно нечего, и я решила пойти помочь остальным. Итак, что я должна делать?
Я подвел ее к Анселе, та была всего двумя годами старше. Молодые женщины обменялись улыбками, и, оставив их наедине, я вернулся к своей работе, сгребая сжатые колосья в валки…
Чуть позже, взглянув туда, где работала Глэдис, я вновь с болью почувствовал себя жестоким хозяином, не щадящим своего слугу. Островитянки, и молодые и старые, нагибались, подбирая колоски, которые складывали, как в мешки, в подобранные кверху подолы; Глэдис, которой было явно неловко демонстрировать таким образом свою фигуру, каждый раз приседала и снова выпрямлялась — изящным и одновременно неуклюже-старательным движением, а подобранные колоски сжимала в руке, как букет цветов.
Наконец Эдона позвала нас обедать, и со всех концов поля люди стали сходиться под сень старого дуба. Глэдис шла хмуро, воткнув несколько колосков в свои пышные волосы так, что концы их сходились у нее надо лбом, наподобие венка Деметры.
Наблюдавший за Глэдис молодой Ансель что-то сказал ей, глядя на воткнутые в ее волосы колосья. И, слушая рассуждения старика Анселя о перевозке урожая, я время от времени слышал ровный голос Глэдис, рассказывавшей завороженно глядевшему на нее юноше историю о Персефоне и поисках, предпринятых ее родительницей.
Жатва продвигалась быстро, и после обеда моя помощь оказалась уже не нужна. Мы с Глэдис пошли пешком обратно к дому. Желтые колосья были по-прежнему воткнуты в ее темно-каштановые,
Я спросил, не хочет ли она поехать верхом — для Грэна и той лошади, что я нанял, не лишней была бы небольшая разминка.
— Хорошо, Джон, прогуляем лошадей, — коротко и довольно сухо ответила Глэдис.
Когда мы подошли к дому, я почувствовал себя в некотором замешательстве, не зная, за что взяться. Дел скопилось множество, но послеобеденные часы я решил провести с Глэдис, а на прогулку мы собирались еще через час-другой. Желание — смутный отголосок ночи — шевельнулось во мне… Глэдис, я видел, тоже не знает, куда себя деть.
Мы перешли в гостиную так, словно я пришел с визитом, совершенно не понимая, чем занять друг друга. Глэдис стояла повернувшись боком к очагу, будто греясь у невидимого пламени.
— Как рисовалось? — спросил я.
— Плохо.
— Жаль.
— Да я особенно и не старалась. — Она почти совсем отвернулась от меня… Значит, тогда, в поле, она солгала без всякой нужды; от неожиданности сердце мое похолодело.
— Но у тебя же было предчувствие, что дело пойдет, разве нет, Глэдис?
— Я знала, что ничего не выйдет.
— В чем же причина?
— Причина?.. Я говорила тебе вчера.
— Что все нереально, как во сне?
— Да… и сон неинтересный. Слишком холодный.
— Со временем желание рисовать вернется.
— Не знаю… Я все выдумала, Джон, никуда я не гожусь.
— Замолчи, Глэдис! Я совершенно с этим не согласен.
— Да и тебе от меня никакой пользы… Сегодня утром я чувствовала себя счастливой, мне было так хорошо. Я шла к реке с самыми радужными мыслями. Ансель, мальчик, его хорошенькая сестричка и две девочки Стейнов болтали по дороге в школу. Они ненадолго задержались возле меня, и мы очень мило, по-дружески поговорили, но, когда они ушли, мне снова стало страшно одиноко — ни единой живой души кругом, только эта бесконечная тишина и плеск воды. Ах!.. Я вернулась домой и плакала, а потом решила написать кузине, но подумала, что будет лучше сделать то, о чем ты просил. И, как видишь, даже успела поработать в поле. Только пользы от меня было немного… Вот мое утро.
— Неужели же все так пусто и неинтересно?
— Конечно нет! Все в порядке.
— Глэдис, если ты опять грустишь, скажи.
— Нет, дорогой, никому из нас лучше от этого не будет.
— Не старайся казаться счастливой, если ты несчастлива. Лучше скажи мне правду. Вдруг я смогу помочь.
Она посмотрела на меня тяжелым, пристальным взглядом, взяла в руки мой плащ.
— Ты — все, что у меня есть, — сказала она. — В тебе весь мой мир. И я счастлива! Но мне не хочется делать несчастным тебя… — Губы ее задрожали. — Я приехала к тебе и отказалась от всего. Я — твоя. Мне ничего больше не надо для счастья… Я не знаю, в чем дело.
— Глэдис! Глэдис! — воскликнул я, сжимая ее руки. — Постарайся остаться сама собой. Подумай о себе.
— Если я не принадлежу тебе, — сказала она, высвободив руки и делая шаг назад, — то что я такое? Зачем я? Ты намеренно отталкиваешь меня. — И, отвернувшись, пошла к двери.
— Ты моя единственная любовь, Глэдис! Женщина, влюбленная в алиюЛанга!
— Ах, Джон! — С этими словами она вышла.
Стряхнув оцепенение, я последовал за ней, прислушиваясь к доносящимся вдали шагам. Она лежала на кровати, с широко открытыми глазами, и не плакала, но, когда я вошел, даже не взглянула в мою сторону.