Островитяния. Том третий

Райт Остин Тэппен

— Значит, вот он, наш медовый месяц, правда? — спросила она. — И у меня будет новое платье… хотя оно и дорогое, верно?

Следующего дня я ожидал с нетерпением и, поскольку нам предстояло провести немало времени в дороге, предложил хорошенько отдохнуть после обеда и пораньше лечь спать. Мне хотелось, чтобы, когда мы приедем в усадьбу, Глэдис была по возможности бодрой и свежей. Я жаждал этого момента, поскольку он должен был стать началом, но и боялся его как решающего испытания. Я не знал, что стану делать, если Глэдис будет разочарована. Ее слова о том, что, если нам не понравится сельская жизнь, мы можем уехать из усадьбы, звучали нестерпимо. В отчаянии представлял я, какой

бесцветной станет моя жизнь, сколь мало пользы смогу я принести себе и Глэдис, как буду зависеть от того, что она, женщина, сможет дать мне, и как мало останется на мою долю настоящей работы, занимаясь которой человек мужает.

Дождь хлестал в окна, и тихий уют комнаты с горящим в ней очагом вполне устраивал Глэдис. Ей было приятно отдохнуть, лежа в постели и читая книги, которые я принес из библиотеки. Она попросила, чтобы я сел рядом и время от времени объяснял ей значение какого-нибудь островитянского слова. Она не догадывалась о моих чувствах и казалась довольной и умиротворенной. Я же завидовал ее спокойствию, любуясь на нее со стороны, и с радостью ухаживал за ней; и все же мне не хотелось, чтобы мы любили друг друга, пока не окажемся у себя дома, на своей земле, иначе такая любовь не принесет нам покоя, слишком далеки будем мы друг от друга душой. Однако, как и прежде, ее безмятежность сообщилась мне. Так мирно, за чтением и отрывочными разговорами, провели мы несколько счастливых часов, а перед самым ужином вышли ненадолго прогуляться по дождливым, ветреным улицам.

Было еще темно, когда я проснулся, но по слабому свечению в воздухе понял, что рассвет близко. Я встал и зажег свечу. Глэдис спала, неподвижно свернувшись под одеялом, волосы разметались, так что лица совсем не было видно. Мне не хотелось будить ее, возвращать к яви из тех мирных, тихих глубин, в которые погрузился ее милый, неугомонный дух. Я знал, что люблю ее и — по-островитянски это или нет — готов предпочесть любовь к ней моей алии;но в то же время я твердо решил бросить якорь в поместье на реке Лей и никогда не покидать его, разве что поражение окажется неизбежным.

Нагнувшись над Глэдис, я осторожно коснулся ее плеча и вполголоса произнес ее имя — так, чтобы она плавно выплыла из водоворота сновидений. Наконец она медленно повернулась ко мне. Сквозь пряди волос я увидел еще сонные, мягкие губы, не успевшие принять осмысленного выражения. Я поцеловал ее, и она обвила руками мою шею. Сладостное, нежное тепло исходило от нее.

— Который час? — спросила она.

— Скоро рассвет, пора ехать.

Она привлекла меня к себе, и я не стал противиться. Мы растворились друг в друге, окружающий мир перестал существовать, каждый любил щедро, без меры даря и получая, и ни единая мысль не примешивалась к нашему наслаждению.

Потом она ходила по комнате, одеваясь и укладываясь, растерянная, почти подавленная, открывая в себе то, о чем раньше могла лишь догадываться.

— Я и не думала, что так люблю тебя, — сказала она, — и я рада, что мы едем в усадьбу сегодня.

Капли дождя летели нам в лицо из темноты, когда мы вели лошадей по скользким ступеням вниз, к набережной; свет резких уличных фонарей отражался в мокрых плитах мостовой. Первый паром собирался отчаливать. Поднявшись на борт, мы привязали лошадей и укрылись от дождя в люке на корме, где уже сгрудилась небольшая кучка людей. У меня плаща не было, и Глэдис заботливо укрыла нас обоих, насколько хватало, полами своего, и мы сели тесно прижавшись друг к другу.

Паром тяжело отвалил от причала. Сидевший рядом со мной мужчина, лица которого я не мог различить, сказал:

— Гартон

из Вантри, недалеко от Севина.

— Ланг с реки Лей, — ответил я.

— Гладиса, — раздался совсем близко еще один голос.

Я сжал руку Глэдис.

— Ланг из ущелья Ваба?

— Да, я тоже был вместе с Доном.

— Мы завидуем и благодарны вам, — произнес мужчина. — Вы не островитянин?

— Теперь — да. Я купил поместье у Дорнов.

— Собираетесь жить там?

— Да, — ответил я, — но Гладиса всего три дня как приехала и еще не видела усадьбы.

— Добро пожаловать к нам, — сказал Гартон, обращаясь к Глэдис. — Земля на реке Лей плодородная, и места очень красивые.

— Спасибо, — ответила Глэдис не совсем уверенно. — Я жду не дождусь, когда наконец увижу нашу усадьбу.

Паром вошел в реку. Здесь дул северо-западный ветер и ощущалась близость моря. Мы услышали, как беспокойно переступают на привязи лошади, и я пошел взглянуть на наших, оставив Глэдис в укрытии, а сам постоял рядом с лошадьми, пока волнение не улеглось. Бледный свет с востока стал разливаться по воде, и когда я вернулся к люку, он уже не казался темной ямой. Пятеро сидевших внизу человек тоже уже не казались сплошным темным пятном, хотя лица были еще смутно различимы.

Гартон рассказывал Глэдис о родных краях.

Когда мы достигли северного берега, неяркий дневной свет брезжил в воздухе. Восхода мы не увидели: слишком плотной была облачная пелена, застилавшая небо на востоке, но густые клубы облаков уже не сливались в мутно-дождливую завесу.

Мы сошли на берег, и я расплатился с паромщиком из своего быстро уменьшавшегося запаса наличности. Прежде чем вполне ощутить себя благородным и независимым землевладельцем, предстояло еще собрать урожай, отвезти примерно пятую его часть в Тэн, уплатить налоги и обзавестись кредитом. В отличие от большинства островитян, у нас с Глэдис не было никаких сбережений на черный день. И даже если, оказавшись без гроша в кармане, мы не будем голодать и у нас всегда будет крыша над головой, нам придется нелегко: мы не сможем путешествовать, не сможем пополнить гардероб, купить новые книги, произвести какие бы то ни было улучшения в хозяйстве.

Мы сели на лошадей; Гартон, ехавший один, составил нам компанию. Глэдис впервые увидела, как выглядит Главная дорога, но сказала, что она мало чем отличается от обычного американского проселка.

— Но ей уже девятьсот лет! — заявил я.

— Римские дороги в Европе еще древнее, — ответила Глэдис. — А эта выглядит совсем новой, ухоженной и очень по-домашнему.

— Здесь и есть дом.

— Точнее — будет. Я не могу называть домом то, чего еще не видела.

Чувство смешанной со страхом тревоги снова шевельнулось во мне, но память о нашей близости и согласии была еще свежа, и все мое существо отторгало дурные мысли.

Перекусить мы решили на постоялом дворе в Тори. Дождь прекратился, и дувший теперь с юга ветер разогнал облака, в разрывах между которыми проступало голубое небо. Гартон, темноволосый, симпатичный мужчина лет сорока, по-прежнему ехал с нами, и, похоже, ему приглянулась Глэдис: почти все время он держался рядом с ней и постоянно рассказывал разные разности, многие из которых я не мог расслышать. Я был уверен, что она не всегда понимает его, но не уверен, что он об этом догадывается — так ловко ей удавалось перехватывать концы фраз. То, что островитянин увлекся ею и что она смогла заинтересовать его, открывало перед ней приятные перспективы, и я использовал любую возможность, чтобы дать ей почувствовать свою власть, время от времени подсказывая нужное слово и стараясь не слишком вмешиваться в беседу, но и не проявляя явного безразличия.