Осужден пожизненно
Шрифт:
Рекс расхохотался.
– Здорово ты придумала! Благотворительность! Совсем недурно: больница имени сэра Дивайна!
– Кстати, а как тебе удалось раскопать подробности его жизни? Ведь Ричард Дивайн сгорел на «Гидаспе»?
– Черта с два! Его тоже упекли на каторгу, – важно заявил Рекс. – Но под другим именем – Руфуса Доуза. Ты помнишь его на «Малабаре»? Канительная это была история. Я кое-что выведал. И если бы старая леди хоть на каплю была проницательней, она бы меня тут же раскусила. Но больно уж ей хотелось увидеть сыночка живым – вот потому она так легко и попалась на удочку. Ну, об этом потом. А сейчас спать. Я устал, как собака, голова прямо раскалывается.
– Стало быть, ты обещаешь и впредь меня слушаться?
– Обещаю.
Она встала, протянула руку к звонку.
– Что ты еще затеяла? – настороженно спросил Рекс.
– Я – ничего. А вот ты отправишь сейчас депешу своим слугам в Лондон, чтобы они приготовили дом для твоей супруги, с которой ты послезавтра прибудешь в город.
Рекс сердито схватил ее за руку.
– Считаешь, что осечки не будет? – спросил он. – А что, если все полетит к чертям?
– Это уж, Джон, твоя забота. Если тебе не по душе мой план – тогда откажись. Мне бы даже хотелось, чтобы ты отказался.
– И что будем делать тогда?
– Я не так богата, как ты. Но у меня есть ферма, ну и еще кое-что, это, в общем, дает мне семь тысяч в год. Возвращайся со мной в Австралию и верни этим глупцам их состояние. Ах, Джон, поверь мне, это самое лучшее. Теперь мы сможем начать честную жизнь. – Ничего себе, хорошо придумала! – вскричал он. – Бросить полмиллиона и вернуться в Австралию! Нет, ты определенно сошла с ума!
– Тогда отправляй депешу.
– Ну, знаешь, милочка…
– Тс-с, идет слуга.
С тяжелым сердцем Рекс взялся за перо: он вернул ее любовь, но эта любовь была для него таким же ярмом, как и прежде.
Глава 67
ИЗ ДНЕВНИКА ПРЕПОДОБНОГО ДЖЕЙМСА НОРТА
7 декабря.
Я решил покинуть это место, снова укрыться в глуши и там ждать смерти. Я стараюсь внушить себе, что причиной этого решения являются чудовищные условия жизни каторжан. Я решил уехать, потому что каждый день испытываю ужас и отвращение при виде позорных пыток и мучений. Чувствуя себя бессильным спасти других, хочу пощадить себя. Но в этом дневнике я дал себе слово писать только правду, поэтому и вынужден признаться, что истинная причина другая. Скажу честно: «Я возжелал жену ближнего своего». На бумаге это выглядит весьма неприглядно. Это выглядит отвратительно. В глубине души я стараюсь найти тысячу оправданий для своей страсти. Я уверил себя: «Мой ближний не любит свою жену, и жизнь без любви для нее мука. Ее вынуждают жить взаперти на этом проклятом острове, и она чахнет от одиночества. Она знает, что я понимаю и ценю ее, что я мог бы любить ее так, как она этого достойна, и сделать ее счастливой. Я понимаю, что встретил единственную женщину, способную тронуть мое сердце и удержать меня от грозящей мне погибели, способную сделать из меня, запойного пьяницы, настоящего человека, приносящего пользу другим». Когда я нашептывал себе эти мысли, мне хотелось бросить вызов общественному мнению во имя нашего счастья. И я говорю себе, вернее, это мои желания подсказывают мне: «Разве это грех? Разве это прелюбодеяние? Нет, ибо супружество без любви – худшее из прелюбодеяний. Какие узы связывают мужчину и женщину? Неужели традиционные слова, освященные церковным обрядом, делают этот брак «законным»? Нет, не только это! Ибо брак есть договор о взаимной верности, но во всех договорах нарушение обязательств одной стороной освобождает другую. Стало быть, поведение мужа делает миссис Фрер свободной. Иначе я себе этого не мыслю. Но захочет ли она подвергнуть себя позору бракоразводного процесса? Как знать, способна ли она с ее характером нести бремя бесчестие, которое неизбежно падет на нее? Не преисполнится ли она вдруг отвращения к человеку, который навлек на нее этот позор? А может быть, тот комфорт, которым она окружена, возмещает отсутствие любви? И я продолжаю себя мучить вопросами и ответами, пока не начинаю сходить с ума от сомнений, любви и отчаяния. Конечно, я не прав, конечно, я нарушаю свой пасторский долг, конечно, я иду против веры, вовлекая себя и ее в пучину. Увы, священники такие же люди, как и все, их сердца также открыты страстям. Слава богу, что я до сих пор не поверял свое безумие бумаге. Печальная моя судьба! Ее присутствие – какая это для меня мука! Когда я не вижу ее, она становится для меня воплощением добродетелей, свойственных не только ей, а всем женщинам моей мечты: Елене, Джульетте, Розалинде… Как мы глупеем от наших чувств! Стоит мне только подумать о ней, как мое лицо заливается краской, стоит мне только услышать ее имя, мое сердце замирает, и я бледнею. Любовь! Что такое любовь двух чистых сердец, смутно сознающих, какое райское блаженство сулит им этот безумный бред? Я понимаю, какой яд отравлял чашу Цирцеи: то были сладкие муки запретной любви, подобной моей. Прочь грубый материализм, которому я так долго заставлял себя следовать. Я, который смеялся над страстью, считая ее проявлением прихоти, капризом и распущенностью, я, который воображал, что мой острый ум проник в глубины и мелководье человеческих чувств, я, который подверг анализу собственную душу, глумился над своим стремлением к бессмертию, должен обоготворять бессмысленное могущество веры и признать существование бога, чтобы молиться ему. Теперь я понимаю, почему люди отвергают то холодное и безликое нечто, которое, как учит разум, правит миром, – отвергают потому, что они полюбили. Умереть, исчезнуть, умереть и превратиться в прах, который ветер развеет по земле, умереть и оставить свою любовь покинутой и беззащитной, пока светлая душа, улыбавшаяся нам в ответ, не рассыплется в прах и не уйдет в землю, ее создавшую! Нет! Любить – значит познать вечную жизнь. Господи! Я верую в тебя! Помоги мне! Сжалься надо мной! Я – жалкий грешник, отрекшийся от тебя! Ты видишь, я преклонил колени перед тобой! Сжалься надо мной или пошли мне смерть!
9 декабря.
Я посетил двух осужденных арестантов – Доуза и Бленда – и молился вместе с ними. О боже, дай мне спасти хоть одну душу, которая заступится за меня перед тобой! Дай мне вызволить из ада хотя бы одну живую душу! Я докучаю тебе молитвами. О господи! Снизойди ко мне! Подай мне знак. Ведь ты когда-то давал его людям, которые молились не более неистово, чем я. Так учит Писание, Писание, в которое я верую, да, верую. Подай мне знак, хотя бы самый ничтожный. О господи! И я больше никогда ее не увижу. Я дал себе клятву. Ты видишь мое горе, мои муки и мое отчаяние. Ты знаешь, почему я люблю ее, ты знаешь, как я стремлюсь внушить ей ненависть ко мне. Неужели это не жертва? Я так одинок – одинокий человек, любящий одно-единственное существо на свете. Но что для тебя любовь смертного? Жестокий и неумолимый, ты обитаешь на небесах, созданных для тебя людьми, и ты презираешь людей. Неужто тебе мало всех сожжений святых и невинно убиенных? Неужто ты, бог мести, гнева и отчаяния, не насытился слезами и кровью? Господи, пожалей меня! Ты сжалишься надо мной – потому что ты являлся в образе человека! Ты – святой спаситель, к ногам которого припадала Магдалина! И ты, чистый и святой, ибо страдания твои омыли тебя святостью, обратился к своему жестокому богу, чтобы он спас тебя. В память о том мгновении, когда ты увидел, что господь покинул тебя, – не покидай меня! Господи, сжалься над грешным рабом твоим!
Больше не могу писать. Уста мои будут возносить тебе молитвы. Я буду громко взывать к тебе. Я буду неистово к тебе взывать, чтобы весь мир услышал мои стенания и содрогнулся бы от твоего молчания. О, несправедливый и безжалостный бог!
14 декабря.
Откуда эти кощунственные речи, вырвавшиеся у меня в моем отчаянии? Какое безумие поразило меня, ввергнув мою душу в состояние лихорадочного бреда? Мною овладел дьявол, я стал похож на того безумца из древних времен, который блуждал среди могил, стенал и разрывал на себе одежды. Целую неделю я ничего не сознавал, кроме этой страшной душевной пытки. Хотя я каждодневно выполнял свои пасторские обязанности, но выполнял их словно во сне, как человек, бессознательно повторяющий привычные действия. Люди с удивлением смотрели на меня. Сумасшедший ли я или только на грани безумия? О боже, тебе исповедуюсь в страданиях своих, – сохрани мне разум, не дай мне стать посмешищем для зевак, которые будут либо жалеть меня, либо указывать на меня пальцем! Пощади меня хоть немного в своем милосердии! Сделай так, чтобы кара твоя не настигла меня здесь. Сделай так, чтобы ее память обо мне не была бы омрачена воспоминаниями о моей грубости и жестокости. Пусть лучше она вспоминает обо мне как о неблагодарном негодяе, каким я стараюсь казаться ей, но только не дай ей увидеть меня таким.
Глава 68
СТРАННОЕ ПОВЕДЕНИЕ МИСТЕРА НОРТА
В декабре, примерно числа 8-го, миссис Фрер заметила внезапную и непонятную перемену в поведении капеллана. Однажды днем он зашел к ней, и после странного и бессвязного рассказа о тяготах тюремной жизни и об ужасном положении некоторых каторжан вдруг неожиданно стал расспрашивать ее о Руфусе Доузе.
– Я не хочу думать о нем, – сказала она, содрогнувшись. – Он снится мне ночью в страшных кошмарах. Дурной он человек. Когда я была еще девочкой, он покушался на мою жизнь, и если бы не мой муж, он бы убил меня. С тех пор я видела его только один раз – это было в Хобарт-Тауне, когда его снова поймали.
– Иногда он говорит со мной о вас, – сказал Норт, пристально глядя на нее. – Как-то даже он попросил меня дать ему розу, сорванную в вашем саду.
Сильвия побледнела.
– И вы дали ему эту розу?
– Да. А почему бы нет?
– Конечно, это пустяк, но все-таки… каторжнику!
– Вы не сердитесь?
– О нет! Почему я должна сердиться? – И она принужденно рассмеялась. – Странная причуда для такого человека, вот и все.
– А мне вы не дадите другую розу, если бы я вас попросил.
– Почему же нет? – проговорила она, в смущении отворачиваясь. – Вам – другое дело. Вы – джентльмен.
– О, далеко нет! Вы меня ведь совсем не знаете.
– Что вы хотите сказать?
– Хочу сказать, что было бы лучше нам никогда не встречаться.
– Мистер Норт! – Испугавшись дикого блеска его глаз, она торопливо встала с кресла. – Как странно вы; со мной говорите!
– О, не волнуйтесь, сударыня. Я ведь не пьян! – ответил он, сердито подчеркнув последнее слово. – Пожалуй, мне лучше уйти. Чем меньше мы будем видеть друг друга, тем лучше.
Глубоко изумленная и задетая столь неожиданной резкостью, Сильвия позволила ему уйти и не проронила ни слова. Она видела, как он прошел через сад, хлопнул калиткой, но она не видела страдания, написанного на его лице, и яростного взмаха его руки, когда, скрывшись из глаз ее, он проклинал себя за то, что так унизил себя перед нею. Она думала о том, как странно он себя вел, и ее беспокойство все возрастало. Немыслимо вообразить, что он был пьян – в этом пороке она меньше всего могла его заподозрить. Очевидно, это были последствия недавней его лихорадки, которая приковала его к постели и, вероятно, еще не прошла. Погрузившись в размышления и догадки, она встревожилась, поняв, как много значит для нее благополучие этого человека.