Осужден пожизненно
Шрифт:
– Очевидно, в карцере, сэр. Говорят, ваша честь, он оказал сопротивление.
– Даже так? Передайте Троуку мою похвалу и скажите, что завтра ровно в девять утра я с удовольствием займусь воспитанием мистера Доуза, я сломлю его!
– Морис, – прервала его Сильвия, с явной тревогой слушавшая разговор, – сделай милость, не мучай этого человека!
– А почему ты так хлопочешь о нем? – неожиданно резко спросил ее Фрер.
– Потому что он один из тех, что с детства были для меня страдальцами и мучениками. Даже если он и совершил тяжкое преступление, каторжным трудом он уже частично искупил его.
Лицо Сильвии выражало глубокое страдание. Когда она произносила
– Пусть он и дурной человек, я понимаю, но… – И она провела рукой по лбу, словно силясь что-то вспомнить. – Не всегда же он был плохим. Мне помнится, я слышала о нем что-то хорошее…
– Вздор – вскричал Фрер, решительно подымаясь с места. – Все твои бредовые фантазии. Ну, хватит об этом. Арестант вышел из повиновения, значит, его надо хорошенько высечь, чтобы знал свое место. Пойдемте. Норт, выпьем на прощание по глоточку.
– Мистер Норт, пожалуйста, скажите хоть слово, заступитесь за него! – воскликнула бедная Сильвия терял самообладание. – У вас же доброе сердце, вы жалеете этих страдальцев!
Норт, душа которого словно вернулась на землю из блужданий в иных мирах, отошел в сторону и сухо произнес:
– Я не имею права вмешиваться в дела вашего супруга.
И, бросив ей эти слова, он тут же, не слишком даже учтиво, вышел из комнаты.
– Ты довела старину Норта до того, что он совсем заболел, – вернувшись, сказал ей Фрер, надеясь нарочитой грубостью отвести от себя упреки жены. – На прощанье, чтобы успокоить нервы, капеллан выпил еще полбутылки бренди, а потом выскочил отсюда как оглашенный.
Но Сильвия, поглощенная своими мыслями, ничего не ответила.
Глава 63
КАК СЛОМИЛИ ДУХ ЧЕЛОВЕКА
Проступок, в котором обвиняли Руфуса Доуза, оказался на сей раз совсем незначительным. У констеблей, недавно назначенных капитаном Фрером, стало обычаем врываться по ночам в камеры с мушкетами в руках, громко топая и производя шум. Памятуя о донесении Паунса, они грубо стаскивали арестантов с подвесных коек, обыскивали их – не спрятан ли где табак, – смотрели во рту, нет ли чего за щекой. Люди из «Кольца» Доуза – а на них особенно злился Троук – часто обыскивались даже по несколько раз за ночь. Их обыскивали самым бесстыдным образом: при выходе на работу, за обедом, перед молитвой и тогда, когда они возвращались с молитвы. Констебли перебивали их сон, и жертвы этого тиранического преследования, у которых вытравляли остатки чувства собственного достоинства, были готовы растерзать своих мучителей.
Заветной целью Троука было поймать Доуза на месте преступления, но вожак «Кольца» был слишком осторожен. Напрасно Троук, стараясь поддержать репутацию ревностного служаки, терзал каторжника в самое неожиданное время дня и ночи. Он ничего не мог обнаружить. Напрасно он ставил ему ловушки, напрасно разбрасывал плитки табака с привязанными к ним нитями, а сам сидел поблизости в кустах, ожидая, когда дернется леска и рыбка, клюнувшая наживку, будет поймана. Опытный «вечник» был слишком умен для Троука. Тогда разозленный и самолюбивый констебль пустился еще на одну хитрость. Он был уверен, что у Доуза где-то припрятан табачок, но как было его обнаружить? Хотя Доуз имел привычку держаться особняком от товарищей, вес же у него был один друг – если можно назвать другом выжившего из ума, забитого слепого старца Муни. Вероятней всего, эта странная дружба возникла благодаря двум обстоятельствам:
Муни был одним из каторжан, прибывших в Сидней с первой флотилией за пятьдесят семь лет до описываемых событий, было ему в 1789 году всего лишь четырнадцать лет. Он прошел по всем кругам каторжного ада, потом женился, какое-то время жил в поселке, а затем его снова упекли на каторжные работы, – словом, он был как бы патриархом острова Норфолк, мрачным свидетелем первых лет существования колонии. Друзьями он не обзавелся. Его жена давно умерла, и он, не без резона, объяснял свое заключение тем, что в свое время она приглянулась его начальнику, поспешившему упрятать мешавшего ему мужа в тюрьму. Подобные случаи бывали нередко.
Всячески стараясь сделать слепому приятное, Руфус Доуз частенько подбрасывал ему табачок, когда сам разживался им, и тем самым завоевал особую привязанность старика. Троук пронюхал об этом; и в тот вечер, о котором мы ведем речь, ему пришел в голову хитроумный план. Бесшумно проникнув в лодочный сарай, где спала вся братия, он подкрался к спящему Доузу и, подражая бормотанию Муни, попросил «табачку». Когда Троук повторил просьбу, Доуз в полусне сунул ему «что-то» в ладонь. Троук тут же схватил Доуза за руку и чиркнул спичкой. На сей раз преступник был пойман, Доуз передал коварному «другу» понюшку табаку.
Можно понять состояние человека, которого заманили в ловушку столь гнусным способом. Как только Руфус Доуз разглядел склонившееся над его койкой лицо ненавистного ему Троука, он вскочил, напряг свои мощные мышцы, сбил его с ног, швырнув в объятия появившихся констеблей. Завязалась отчаянная и неравная борьба, в результате которой потерявшего сознание арестанта отнесли в карцер, бросили на голые плиты, всунули в рот кляп и приковали цепями к кольцу. После этого он был жестоко избит пятью или шестью констеблями.
На следующее утро к изувеченному и закованному бунтарю Троук ввел коменданта.
– Ха-ха! Старый знакомый! – рассмеялся комендант. – Опять ты здесь. Ну, как тебе здесь нравится?
Доуз метнул на него злобный взгляд и промолчал.
– Ты получишь пятьдесят плетей, друг, – распорядился Фрер. – Посмотрим, как ты запоешь!
И арестант получил сполна свою порцию. На следующее утро комендант явился снова. Бунтовщик по-прежнему молчал.
– Отпусти ему еще полсотни, Троук. Поглядим, из чего он сделан.
В то утро упрямый арестант получил сто двадцать ударов плетью, но продолжал хранить молчание. Ему дали две недели страшного карцера в новой тюрьме. Но когда его снова привели к своему мучителю, он только рассмеялся. За эту дерзость он опять получил еще две недели карцера: но и после этого он продолжал упорствовать, за что его снова высекли и снова посадили в карцер. Если бы его посетил капеллан, возможно, душа арестанта и склонилась бы к утешению, но капеллан, как говорили, был болен. К тому времени Доуз находился в состоянии полного истощения, и врач отправил его в лазарет. Когда же он стал понемногу приходить в себя, Фрер снова навестил его и, найдя, что «дух» арестанта еще «не сломлен», приказал отправить его на помол маиса. Доуз отказался выполнять эту работу. Тогда они цепью приковали одну его руку к рычагу жернова, а другую к цепи арестанта у второго рычага. Когда второй арестант вращал жернов, рука Доуза тоже поневоле вращалась.