Осужден пожизненно
Шрифт:
Ричард вышел к нему в халате. После трех лет бесшабашной жизни и пьянства он утратил атлетическую стройность и красоту. Ему уже было за сорок, и внезапное прекращение тяжелого физического труда, к которому он привык, будучи каторжником, а впоследствии овцеводом, способствовало развитию его природной склонности к полноте. Из статного, представительного человека он превратился в толстяка. Щеки его покраснели от неумеренного употребления крепких напитков, бунтовавших в его крови. Руки его распухли, движения утратили былую уверенность. В бакенбардах проступала седина. Глаза его, все еще блестящие и черные, окружала густая сеть морщинок, которые называют «гусиными лапками». Он преждевременно облысел – верный признак телесных излишеств. Заговорил он с наигранным добродушием, слишком уж бойко, чтобы преодолеть смущение:
– О, мой дорогой дядя! Ха-ха! Присаживайтесь! Счастлив вас видеть. Вы уже позавтракали? О да, конечно, позавтракали. Я что-то очень поздно лег вчера. Уверен, что вы не откажетесь! Стаканчик вина? Не желаете? Тогда присядьте и расскажите; что нового в Хэмпстеде.
– Благодарствую, Ричард, – сухо отвечал старый джентльмен. – Мне надо серьезно поговорить с тобой. Каковы твои планы относительно имения? Эта неопределенность меня тяготит. Либо ты освободишь меня от опекунства, либо последуешь моим советам.
– Дело в том, что я… – начал Ричард, и на лице его появилось неприятное выражение, – дело в том, что, если говорить напрямик – а вам лучше узнать правду сейчас, – мне очень нужны деньги.
– Тебе нужны деньги? – в ужасе вскричал мистер Уэйд. – Я знаю от Перкиса, что имение приносит тебе двадцать тысяч фунтов в год.
– Может быть, так и было лет пять назад, но игра на скачках, тотализатор, пари да и другие развлечения, относительно которых не советую вам проявлять любопытство, изрядно уменьшили эту сумму.
Он говорил вызывающе дерзко и грубо. Видно, от успехов он совсем обнаглел. Его «дендизм» был напускным. Бедность и необходимость изворачиваться заставляли его играть роль «джентльмена», а теперь, когда нужда миновала, его природная грубость вышла наружу. Мистер Уэйд с отвращением взял щепотку табаку. – Я не желаю слушать о твоих дебошах, – сказал он. – Наше имя и так уже достаточно опозорено.
– «Кто сел черту на спину, тот свалился ему под брюхо!» – резко отпарировал Ричард. – Мой старик загребал деньги еще более грязными путями, чем я их трачу. Клянусь, что такого прожженного негодяя и скряги свет не видывал.
Фрэнсис Уэйд встал.
– Ты не смеешь оскорблять память отца, Ричард! Он оставил тебе все.
– Да, но по чистой случайности. Он не хотел мне ничего оставлять. Если бы не его смерть, то все досталось бы этому прохвосту Фреру, по которому виселица плачет. Между прочим, – добавил он другим тоном, – вы что-нибудь слышали о Морисе?
– Уже много лет ничего не слышал, – ответил Уэйд. – Он, кажется, в Сиднее, служит в Департаменте по делам ссыльных.
– Да неужели?! – воскликнул Рекс, невольно вздрогнув. – Надеюсь, он там и останется. Однако вернемся к делу. Я решил все продать.
– Все продать?!
– И клянусь, что сделаю это. Продам дом в Хэмпстеде и прочее.
– Как? Нортэнд?! – вскричал потрясенный Фрэнсис Уэйд. – Да ведь там резьба Гринлипга Гиббонса, лучшая в Англии!
– Ничего не поделаешь, – усмехнулся Ричард и позвонил в колокольчик. – Мне нужны деньги во чтобы то ни стало, Смитерс, подайте завтрак. Я собираюсь ехать.
У Фрэнсиса Уэйда от изумления перехватило дыхание. Все его воспитание, традиции и привычки воспротивились этому плану. Он скорее бы согласился продать собор святого Павла, чем место, где он хранил свои сокровища искусства – монеты, кофейные чашки, картины и манускрипты.
– Ричард, наверное, ты шутишь? – спросил он, задыхаясь.
– Я говорю всерьез.
– Да, но кто купит все это?
– О, таких людей много. Я разделю землю на участки для строительства. Кстати, говорят, что собираются проложить подземное сообщение с конечной станцией в Сент-Джонс-Вуде, и тогда сад будет перерезан. Вы точно помните, что вы завтракали? Тогда извините меня – я поем.
– Нет, Ричард, ты пошутил! Ты никогда этого не сделаешь!
– Я собираюсь прокатиться в Америку, – сказал Ричард, разбивая яйцо. – Европа мне осточертела. И потом, зачем все это мне нужно? Ваша «семейная традиция», «родовое поместье» – вздор все это! Теперь, дорогой дядюшка, нужны только деньги. Вот что! Наличные денежки! Звонкая монета.
– И что ты намерен сделать?
– Выкупить пожизненную долю матери, как предусмотрено завещанием, затем продать имение и отправиться путешествовать, – сказал Ричард, уплетая тушеную куропатку.
– Ты удивляешь меня, Ричард. Ты меня поражаешь! Конечно, ты волен поступать как тебе заблагорассудится. Но такое внезапное решение… Старый дом – разрозненные участки – вазы, монеты, картины… Я просто теряюсь! Ну, что ж, это твое имущество, и я… я пожелаю тебе приятно провести день!
«Как захочу, так и сделаю, – говорил себе Рекс, заканчивая завтрак. – Пусть он продает с аукциона свои безделушки и отправляется за границу, в Германию или в Иерусалим, куда пожелает. По мне, чем дальше укатит – тем лучше. А я продам имение – и в путь-дорогу. Путешествие в Америку полезно для моего здоровья».
Стук в дверь заставил его вздрогнуть.
– Войдите! Черт возьми, как расшатались нервы. В чем дело? Письма? Давайте их мне. Смитерс, какого дьявола ты не поставил на стол бренди?
Он жадно опрокинул стаканчик бренди и стал вскрывать корреспонденцию.
– Невежа! – пробормотал Смитерс за дверью. – Не может слова сказать по-человечески. Да, сэр, – отозвался он, услышав призывный рев хозяина.
– Когда пришло это письмо? – спросил Ричард, протягивая конверт со множеством штемпелей.
– Вчера вечером, сэр. Оно адресовано в Хэмпстед, сэр, и было доставлено сюда с почтой. – И поймав гневный взгляд черных глаз хозяина, он добавил: – Надеюсь, ничего плохого, сэр?
– Ничего, кроме того, что ты дурак и осел! – взорвался побелевший от злости Ричард. – Надо было тот-час же передать мне это письмо! Неужели ты не видишь, что здесь написано «Срочное»? Ты что – не умеешь читать? Букв не знаешь? Ладно, хватит вранья. Иди!
Оставшись один, Ричард стал быстро мерить шагами комнату, отирая пот со лба, затем выпил коньяку и, наконец, уселся и стал перечитывать письмо. Оно было кратким, но весьма деловым.