Освальд Бэстейбл и другие
Шрифт:
– А, это ты, Элиза, – сказала она, откидываясь на подушки. – Я уж думала, в дом ворвались бродяги.
Мы с Дикки, несмотря на спешку, выложили бы больной печальные новости как можно мягче, но Элиза рубанула с плеча:
– Слава богу, что ты не сгорела заживо в своей постели, Лили! Дом полыхает!
Она завернула женщину в одеяло, взяла за плечи и велела нам подхватить ноги больной.
Но Освальд был слишком хладнокровен, чтобы действовать очертя голову.
– Куда вы собираетесь ее перенести? – спросил он.
– Куда угодно! – дико вскричала Элиза. – Где угодно будет
– У нас еще много времени, – сказал Освальд.
Он и Дикки бросились в другую комнату, взяли пуховую перину и постельное белье, снесли вниз по лестнице и устроили постель посреди поля, в хорошей сухой ложбинке. И только потом позволили отнести туда бедняжку.
К тому времени дом был уже полон дыма, хотя еще не горел, и мы чувствовали себя героическими пожарными, когда, спотыкаясь, спускались по кривым узким ступенькам, держа ноги больной женщины. Освальд так жалел, что у него нет пожарного шлема!
Когда мы отнесли слабую Лили в сухую ложбинку, та схватила Освальда за руку и прошептала:
– Спасите барахлишко!
– Какое барахлишко? – спросил Освальд, решив, что она бредит.
– Она имеет в виду мебель, – сказала Элиза. – Но, боюсь, мебель обречена.
– Вздор! – добродушно сказал Освальд, и мы побежали обратно, таща за собой Элизу.
Мебели и прочего добра в доме было не так уж много, но, когда мы принялись все вытаскивать, вещи тут же начали размножаться с невероятной быстротой. Сперва мы вынули всю одежду из ящиков комода и корзин и завернули в простыни. Помощи от Элизы было мало. Все, что она могла делать, – это пытаться найти гаечный ключ, чтобы развинтить железную кровать.
Зато Освальд и Дикки трудились не покладая рук. Они вынесли стулья, столы и коврики для камина. Когда Освальд ковылял, согнувшись под тяжестью виндзорского кресла, чайного подноса и гладильной доски, которую он зажал под мышкой, он столкнулся с каким-то мужчиной.
– Что случилось? – спросил тот.
– Пожар! – ответил Освальд.
– Это я вижу, – сказал мужчина.
Освальд пихнул ему кресло и другую кладь.
– Тогда помогайте выносить вещи.
Люди приходили и приходили, все усердно работали, но Освальд и Дикки трудились больше всех. Элиза так и не нашла, чем развинтить кровать, потому что, увидев, как люди бегут по полям, словно спешащие домой муравьи, выскочила и принялась толковать всем про ключ от дома и про Ханисета.
Потом появилась какая-то женщина, Элиза отвела ее в угол у лестницы и стала болтать. Я услышал краем уха:
– Бедная миссис Симпкинс – ее муж вместе с тремя другими людьми погнал скотину на Эшфордский рынок, а мы с мужем сказали, что Лиз поживет у меня, ведь она моя сестра, тогда Ханисет смог бы отправиться в Ромни продавать овец. Но сестра не захотела никуда ехать, хотя мы явились за ней на коляске. Поэтому мы решили, что Ханисету лучше пока повременить с делами, а уж завтра разобраться с овцами.
– Значит, дом остался бы совсем пустым, если бы Лиз захотела с вами поехать? – услышал Освальд вопрос второй женщины.
– Да, – ответила Элиза. – И, как видишь…
– Держи-ка язык за зубами, – яростно сказала другая женщина. – Ты сестра Лили, а ее муж
– Не понимаю, – пробормотала Элиза.
– Ты никогда ничего не понимаешь. Просто не говори ни слова, пока не спросят, а тогда тверди одно: что пришла проведать сестру и увидела пожар.
– Но почему…
Вторая женщина вцепилась в Элизу и потащила прочь, что-то тихо шепча.
Все это время бушевал огонь, но теперь множество людей таскали воду из колодца, и дом и сарай не загорелись.
Когда мы вынесли всю мебель, несколько человек принялись работать в сарае, и, конечно, Освальд и Дикки, хоть и устали, тоже были там. Они помогли вытащить все тюки шерсти, но, когда дело дошло до мешков с семенами репы и прочей ерунды, решили, что с них хватит. Они отправились туда, где лежали продукты, вынесенные из кладовой, взяли кувшин молока, хлеб и сыр и отнесли все это женщине, которая лежала в сухой ложбинке на удобной постели, любезно приготовленной для нее. Больная выпила молока и попросила нас тоже поесть. Мы с радостью согласились, закусив хлебом и сыром (голландским).
Как только с едой было покончено, раздался вопль пожарной машины, которая катила через поле.
Мне нравятся пожарные машины. Они такие быстрые и энергичные, похожие на драконов, готовых сражаться с всепоглощающей стихией огня. Но машина ничего не смогла поделать, несмотря на красивые костюмы пожарных, потому что вода была только в колодце, да и там ее осталось немного.
Оказалось, что человек по имени Ханисет уехал на своем старом драндулете, чтобы поднять по тревоге пожарных. Он положил ключ там же, где и всегда, только у Элизы не хватило ума его поискать. Ханисет оставил ей письмо, накарябанное красным карандашом на обороте счета за косилку. Там было написано: «Стага гарят уехал за пажаркой».
Освальд до сих пор хранит это письмо как память о былых счастливых днях.
Когда Ханисет увидел вереницу людей, передающих друг другу ведра, чтобы выплеснуть воду на просмоленную стену, он сказал:
– На кой вы это делаете, а? Ветер уже час как дует в другую сторону.
Так и было. Пламя рвалось в другую сторону, и горели еще два стога. Но просмоленные стены стали прохладными и очень влажными, и люди, плескавшие воду, ужасно удивились, обнаружив, что стоят в большой луже.
Теперь, когда дому и сараю не грозила опасность, Освальд перевел дух и с отчаянием вспомнил, кто запустил над мирным болотом опустошительный огненный шар.
К тому времени уже смеркалось, но даже великолепие скирд, горящих на фоне темнеющего неба, было для Освальда как соль на рану, и вскоре он убедился, что Дикки чувствует то же самое.
– Меня тошнит от всего этого, – пробормотал Освальд. – Давай домой.
– Говорят, при таком ветре все одиннадцать стогов обречены на гибель, – сказал Дикки.
– Мы тоже обречены, – отозвался Освальд.
– А мы-то на что обречены? – спросил не такой вдумчивый Дикки.
– На тюремное заключение, – ответил его дальновидный брат, отворачиваясь и направляясь к велосипедам.