Освободитель

Прозоров Александр Дмитриевич

Лаборатория замка Хивер была куда более просторной и светлой, нежели подвальчик клермонского алхимика. Второй этаж, большие окна, выходящие во внутренний дворик, обширная зала, способная вместить не один десяток посетителей. И обстановка тоже была куда богаче: десятки колб и реторт, соединенных стеклянными трубками, масляные лампы вместо жаровен, водяные ванны для змеевиков. Два камина, в одном из которых стоял на треножнике большой медный ящик.

Возле солидного куба из красного металла трудились двое монахов, закручивая барашки. Егор свернул

к ним, оценил весомое сооружение, проследил путь выходящей из него трубки, принюхался и удовлетворенно хмыкнул:

— Бражка? Ну да, не пропадать же добру! Иметь такую аппаратуру и не гнать самогон — оскорбление для человеческого разума!

Братья посмотрели на него весьма хмуро. То ли не поняли произношения, то ли не одобрили намека.

— Добрый день, дорогие гости! — в лабораторию вошел седобородый, седоволосый старик в простой серой сутане, поддерживаемый под локоть остроносым мужчиной в коричневом замшевом костюме: сапоги, штаны, колет, пилотка с золотой вышивкой и маленьким красным пером; тонкие усики и бородка, меч на поясе. Значит, дворянин. Несмотря на дворянское звание, мужчина всячески суетился вокруг просто одетого старца: помог дойти до кресла, чуть подвинул его, усадил хозяина, подставил под ступни скамеечку, поправил полы одежды.

— Неужели я вижу перед собой великого Раймонда Луллия, уже почти двести лет поражающего мир своей мудростью? — низко поклонился Егор.

— Ныне я уже не тот, — мелко потряхивая головой, ответил старик, еле шевеля бледными, как кожа, и такими же морщинистыми губами. — Годы не щадят.

— А как же эликсир бессмертия?

— Эликсир сохраняет мою жизнь и мою немощь, — откинул голову на спинку кресла Раймонд Луллий. — Но не награждает силой. Я устал. Я очень устал еще сто лет назад. Во мне не осталось ничего, кроме усталости.

— Судя по деяниям твоим, твой разум остается светлым и острым.

— Мой разум заключен в узилище немощи, что лишь усугубляет страдания. Молю вас, путники, скажите, с какой целью посетили вы мое жилище, и отпустите к блаженному одиночеству в кресле на берегу тихого пруда.

— Наш опыт и знания, — переглянулся Егор с сарацином, — говорят о невозможности трансмутации элементов и создания золота из олова и свинца. Ты же, по многочисленным легендам, творишь сие без труда. Развей наши сомнения, великий Раймонд Луллий. Скажи, что это всего лишь беспочвенные слухи! Или докажи возможность трансмутации.

— Золото, золото, — вздохнул старик. — Всех интересует только золото… Ну что же, коли вы не верите моему слову, то, может быть, поверите хотя бы своим глазам? Нет ли у вас какого-нибудь предмета из свинца или олова?

— Моя чернильница, — впервые подал голос мудрый Хафизи Абру.

— Пусть будет чернильница… Брат Улаф, возьми ее у нашего гостя и почисти.

Один из монахов отстал от медного куба, подбежал, забрал у сарацина его изящную, покрытую чеканкой, чернильницу с тонким высоким горлышком, вылил содержимое в бутыль на одном из столов, принялся старательно начищать

влажной тряпицей.

— Теперь, уважаемые гости, возьмите со стола пиалу китайского фарфора и сами зачерпните в нее ртути из тигля в камине… Нам понадобится ее совсем немного, на донышко, не больше унции. Надеюсь, вашей мудрости хватит, чтобы отличить самую обычную ртуть от какой-нибудь обманки?

При слове «ртуть» Вожников невольно вздрогнул. Однако самаркандский географ взял пиалу и храбро отправился через лабораторию… Как говорят в таких случаях: «до обнаружения токсичности металлической ртути оставалось всего лишь пятьсот лет».

Вернувшись, мудрец подтвердил:

— Ртуть.

— Карл, — ласково сказал старик.

— Да! — встрепенулся его замшевый слуга, отбежал к шкафу, отпер его, достал серебряную шкатулку, открыл, извлек небольшой камень, подозрительно похожий на крашеный кирпич, положил на стол, посторонился, жестом указав сарацину: — Поставь пиалу сверху, уважаемый. Этого достаточно для насыщения ртути эманацией философского камня.

— Какая странная форма, — не удержался Вожников.

— Когда я его изготавливал, то отлил в первый попавшийся лоток, — снисходительно пояснил Раймонд Луллий. — Он имеет форму монастырской гусятницы.

— Забавно…

— Брат Улаф, как твои успехи?

— Она сверкает, уважаемый Луллий! — монах подбежал, передал чернильницу сарацину. — Надеюсь, я ее не испортил?

Хафизи Абру придирчиво осмотрел сверкающую, как новенькая, оловянную емкость, признал:

— Моя.

— Теперь нам нужно помолиться, — предложил старик. — Для насыщения ртути эманацией философского камня требуется время…

Он сложил ладони перед собой и закрыл глаза, шевеля губами.

Молитва затянулась надолго. Наконец старик поднял голову, опять покосился на слугу:

— Подай…

— Позволь, мудрейший… — дворянин забрал из рук географа чернильницу, передал ее старику. Затем снял пиалу с кирпича, тоже принес алхимику, протянул ему палочку с намотанной на кончик тряпицей.

— Берем немного ртути, насыщенной эманациями философского камня, — старик макнул палочку в пиалу, — смешиваем с оловом. Ну, в данном случае возможно только помазать. Затем нагреваем для ускорения процесса трансмутации.

Слуга выхватил у него чернильницу, отошел к столу, выдвинул из-под какой-то реторты горящую масляную лампу, погрел оловянный сосудик в пламени. Быстро вернулся, протянул чернильницу сарацину.

Егор сглотнул: в том месте, которое было потерто тряпочкой, олово превратилось в сверкающее богатством ярко-желтое золото!

— Если трансмутацию проводить с расплавом или порошком, — пояснил Раймонд Луллий, — то в золото превращается все исходное сырье. Здесь же, как понимаете, превращение случилось лишь в том месте, которого касалась эмпатированная ртуть.

— Амальгама, — коротко сказал ученый сарацин.

— Черт! — выдохнул Егор, сделал шаг к слуге, но тот торопливо отступил, отодвигая пиалу.