Освобождение Атлантиды
Шрифт:
Она передвинулась, положив руку ему на грудь, чтобы оттолкнуть, но застыла, когда почувствовала твердость под попкой. Девушка перестала дышать, ее охватил жар, расплавляя ее защиту. Он определенно хотел ее, и крошечная частичка ее хотела вскочить и радоваться.
Вот только, только он так долго находился в Пустоте. Она не знала, что это такое, но казалось, что в этом месте не было возможности встречаться с женщинами. Вероятно, Кили просто стала удобным выходом – женщиной доступной и оказавшейся под рукой? И ничего больше. Она покраснела от смущения.
Нет. Тысячу раз «нет».
Физически
– Прошу, отпусти меня, я хочу встать, – тихо попросила она.
На мгновение он застыл. Потом вздохнул, и она почувствовала тепло его дыхания на своих волосах. Когда он отпустил ее, она отступила от него, схватила перчатки и натянула их на дрожащие руки.
– Спасибо. За то, что поймал меня, когда я… свалилась.
– Прошу, не благодари меня, ведь именно мой поступок отослал тебя в то болезненное видение, – он нахмурился, вставая и начиная бродить по пещере. – Если я бы только знал, – чтец предметов, которого без подготовки заставили коснуться предмета, наполненного вековой жестокостью. Я не знаю, как ты это вынесла.
Он разразился длинной тирадой на языке, который она помнила из своего видения. Судя по всему, она только что услышала множество отборных атлантийских ругательств. Она едва не улыбнулась, несмотря на обстоятельства; ее ученая часть просто жаждала добраться до лэптопа или, по крайней мере, заполучить ручку и бумагу, чтобы записать транскрипцию.
Это было даже лучше библиотеки в Александрии. Живой носитель древнего мертвого языка. На ум ей пришли такие выражения, как «ребенок в кондитерской» или «свинья в грязи». Это было открытие десятилетия. Даже века.
Если она это переживет.
Эта мысль заставила ее подняться. Ей нужно было находиться с ним на одном уровне.
– Это было весьма непросто, – признала она, быстро осознав, что ее признание, вероятно, станет преуменьшением года. – Но в видении не всё было связано с насилием. По крайней мере, с насилием на поле битвы. Сцена с твоей матерью…
Он развернулся.
– Ты сказала «с моей матерью»?
Она едва не отпрянула, увидев его взгляд. Его глаза снова стали яркого сине-зеленого цвета, едва ли не дикими. Горящими.
– Что тебе известно о нашей матери? – он прыгнул к ней, и на сей раз она отступила на шаг. Теперь он был воином, вся нежность, которую она видела в нем прежде, исчезла, как будто это было иллюзией. – Расскажи нам. Расскажи нам всё.
Он снова стал говорить о себе во множественном числе. Она рассмотрела варианты, а потом, наконец, решила выбрать самое простое. Правду.
– Да, я видела твою мать. Я пыталась ей помочь, но он… он… – Он вздрогнула и запнулась, отрицательно качая головой.
Не эту историю она хотела бы ему рассказать. Не сейчас, ни когда-либо еще. Особенно не тогда, когда Джастис снова стал «ими». Кили задумалась, кем была вторая личность, и откуда она появилась.
Сможет ли он когда-либо от этого излечиться?
Но его лицо выражало не гнев, а скорее задумчивость, смешанную с изумлением, когда он упал на колени перед ней.
– Расскажи нам, – повторил он. Но на сей раз, это была
Она не могла ему противостоять. Не могла противостоять явной мольбе на его лице. Не могла противостоять звуку потерянного маленького мальчика в его голосе.
Кили стала на колени рядом с ним, взяла его руки в свои и рассказала ему всё, не обращая внимания на слезы, стекающие по ее лицу.
Джастис слушал девушку с нарастающим ощущением печали. Потери. Он всё время крепко удерживал свои боль и гнев. С тех пор, как его старший брат, сын по рождению от мужчины и женщины, которых Джастис считал своими родителями, с досады рассказал ему правду: его усыновили. Его настоящие родители не хотели его.
Никто его не хотел.
Его брата наказали за ложь, а Джастиса обнимала и успокаивала женщина, которая, как мальчик уже стал подозревать, не была ему кровной родней. Несмотря на ее заверения, он уже стал достаточно взрослым, чтобы понимать, что не похож ни на кого из семьи. Хотя, если честно, Джастис не встречал ни одного атлантийца с голубыми волосами, хотя первые десять лет своей жизни он искал. И, разумеется, он перестал спрашивать об этом после своего десятого дня рождения. И в ярости побрил себе голову.
Голубой ежик был еще хуже. Ему едва не сломали ребра в трех-четырех драках на школьном дворе именно из-за прически.
Когда сам король встретился с ним и рассказал правду о его рождении, это было едва ли не облегчением. Горько-сладким, наполненным замешательством и болью, но, тем не менее, облегчением. Он не обезумел. Он действительно имел своё место в жизни. Он кому-то принадлежал.
Он был сыном короля. Короля всей Атлантиды! Но его облегчение и радость сгорели дотла в его горле до того, как он успел их показать. Король рассказал ему о приказе Посейдона и о заклятии. Джастис не мог открыть правды, или ему пришлось бы убить любого, кто услышал бы историю его рождения и наследия.
Хуже всего то, что король – его кровный отец – никогда его не хотел. Собственный отец Джастиса отверг его. Рассказал, что и его мать никогда его не хотела, подтверждая самый темный, тайный страх ребенка: что он не достоин даже родительской любви.
Мальчик с облегчением подчинился приказу обучаться в военной академии. Постоянные физические упражнения предоставляли цивилизованный способ освободить ту ярость, которая его переполняла. Он огрызался и изливал свое возмущение на тренеров и собратьев по обучению, как синеволосое животное, испытывая границы своей выносливости, и даже более того. Намного более. Целители стали презирать один его вид.
Но потом, в один прекрасный обычный день, всё изменилось. Он встретился с Вэном и Конланом. Они ему понравились. Он ими даже восхищался, хотя ненавидел их за то, чего никогда не имел, – настоящую семью, которая их любила. Собственное место.
Теперь эта женщина, этот чтец предметов, эта человеческая женщина, представляющая спасение его души, рассказала ему, что он был желанным. Его мать хотела его. Он прошептал ее имя. Эйбхлинн.
Нереид молчал, потом повторил текущие слоги имени их матери в их сознании. Эйбхлинн.