Освобождение шпиона

Корецкий Данил Аркадьевич

Скрипучая лестница, справа криминалистический полигон, когда-то здесь был красный уголок Дирекции деревообрабатывающего комбината. Когда «папы Кар­лы» съехали в новое здание, сюда заселили СУСК [5] , про­извели перепланировки и сделали экономичный ре­монт. Налево по коридору — две двери в коротком ту­пичке, раньше дверь была одна и вела в бухгалтерию. Теперь это кабинеты Воронова и Вильчинского. На сте­нах — стенд с выдержками из уголовного кодекса и До­ска почета Управления, на которой, в числе прочих, ви­сят

портреты Кузьмина и Вильчинского. Портрета Во­ронова на Доске нет, значит, недаром Ирина ставит со­служивцев ему в пример.

5

СУСК - Следственное Управление Следственного Комитета.

Напротив кабинетов стоят обитые дерматином склад­ные кресла для посетителей. На одном устроилась полная скуластая женщина в потертом выношенном пальто, с растрепанными волосами и с подбитым глазом. Она шум­но втягивает носом воздух и подозрительно косится на си­дящую через три кресла от нее Женю Курляндскую. Женя выглядит так, будто сошла с обложки модного журнала — желтая кожаная куртка с карманами, замочками и хлясти­ками, короткая черная юбка, высокие облегающие сапоги и черные колготки. Нога закинута на ногу, вокруг невиди­мый кокон французского парфюма и какого-то явно не нашенского позитива.

— Ты это... чего... за проституцию попала?
– попыта­лась завести светскую беседу полная женщина.

— Что ты знаешь о проституции, - презрительно отозвалась Женя и скривилась. Но тут же принялась широко и двусмысленно улыбаться и хлопать наклад­ными ресницами.

Воронов на улыбку не ответил. Он молча прошел к своей двери, поковырял ключом в замке, открыл. На пороге обернулся, спросил у подбитого глаза:

— Вы ко мне?

— Я до Вильчинского, мне на девять назначено! — сипло проговорила женщина.
– Вы тот самый Вильчинский?

— Нет. Он скоро будет, подождите...

— А я — к вам, Виталий Дмитриевич!
– радостно объ­явила Курляндская, вставая.

Воронов невольно окинул взглядом ее фигуру на длиннющих, как у куклы Барби, ногах.

— С вами мы уже обо всем поговорили, — буркнул он, поворачиваясь спиной.
– У меня работа, извините.

Курляндская метнулась к нему.

— А я, между прочим, записалась на прием! На де­вять ноль-ноль! Все как полагается!

— Вам не ко мне записываться надо, а к начальнику пресс-службы управления...

— Нет, именно к вам! Я по уголовному делу! — тара­торила Курляндская. — Речь о готовящемся убийстве, Виталий Дмитриевич! Убийство и, возможно, расчле­ненка!

— Что? — насторожился следователь.
– Какое еще убийство?

Женщина с подбитым глазом жадно слушала, смот­рела и дышала — здесь пахло уже не только парфюмом и позитивом, здесь пахло каким-то неприличным скан­далом.

— Мое! Меня убьют и разрубят на куски! На Мигуно­ва сейчас такой спрос, что если я не выполню задание...

Воронов поморщился, пропустил Курляндскую в ка­бинет и закрыл дверь.

— Что вы от меня хотите? — устало произнес он. Мысли были далеко отсюда. В центре розыгрыша лоте­рей, на передаче «Как стать

миллионером» или в шоу «Десять миллионов»... Но как туда попасть? К тому же ему всегда не везет...

— Мой радиорепортаж — это ерунда! — тараторила Курляндская. — Я договорилась с зав корпунктом «Ньюсуик»! Она согласовала вопрос с Центральным офисом: восемь тысяч долларов за две тысячи знаков! Это очень хороший гонорар! Маргарита обещала еще купить мне бутылку «Кристалла»! А гонорар мы поде­лим с вами пополам...

— Какая еще Маргарита? — буркнул Воронов. Мысли его хотя и были далеко, но начинали возвращаться.

— Маргарита и возглавляет корпункт «Ньюсуик». Красивая, элегантная женщина, но это только види­мость... Чудовище, а не человек! Она лично потрошит журналистов! Помните нож доктора Ганибала Лектора? Таким ножом и потрошит. А вначале включает какой- нибудь музон на всю катушку.... Если я не выполню обещания, она поставит мое чучело в своем москов­ском кабинете! '

Воронов смотрел на нее и думал, что, случись все это неделей раньше, нет, даже вчера, он бы не стал разговаривать с этой фифой. Уже давно выставил бы ее за дверь и занимался своими делами. Или просто не впустил. Или самолично изготовил из нее чучело, не доверяя это дело какой-то Маргарите. Но за по­следние сутки многое изменилось. Очень многое. Он не думал об этом, но сейчас, в эту именно секунду, вдруг понял.

— Вы сказали: восемь тысяч долларов?

Лицо Курляндской от уха до уха прорезала плотояд­ная улыбка.

— Да. Половина - ваша. К тому же мы с вами вдвоем разопьем бутылку самого модного шампанского в мире!

— Я не пью шампанского. И вы не интересуете меня как собутыльник...

— Готова выступить в любом качестве...

— У вас есть с собой диктофон? — спросил следова­тель.

— Спрашивать об этом журналиста то же самое, что спросить, есть ли на нем, простите, трусы! — Курлянд­ская достала из сумочки крохотный серебристый «Со­ни», помахала им в воздухе.

Воронов усмехнулся, про себя подумав, что насчет диктофона он как раз-таки не сомневался.

— Он выключен?

— Конечно!
– сказала она.

— Дайте его мне.

Воронов взял диктофон, проверил. Выключен. Спрятал его в ящик стола. Он был опытен и не хотел лишних неприятностей.

— Другие записывающие устройства имеются?

— Ну... Телефон. Вот. А что? Боитесь, что я...

— Выключите его и положите на стол, пожа­луйста.

Телефон он убрал в тот же ящик.

— Хотите, чтобы я записывала от руки? Любой кап­риз, Виталий Дмитриевич! Еще какие-нибудь пожела­ния? Могу станцевать, могу раздеться и интервьюиро­вать вас в красном белье! Могу после каждого вашего ответа кричать в окно, что я люблю вас! Пожелайте только чего-нибудь!

— Хорошо. Слушайте меня внимательно, - сказал Воронов.
– Я дам вам информацию, которую вы хоти­те. Кратко или развернуто, как угодно. Но не в виде ин­тервью. Просто голая информация. Мое имя, моя должность не должны предаваться огласке. Как это у вас принято: «неназванный источник в правоохрани­тельных органах сообщил, что...» Что-то в этом роде. Это мое первое пожелание.