Освобождение Вены: роман-хроника

Товарищам по оружию, ветеранам Великой Отечественной, с которыми в далеком 45-м освобождали Вену

Передо мной на столе карта. Пожелтевшая от времени, потертая на сгибах, вся в подклейках и карандашных пометках, — она словно живой свидетель прошлого. От карты исходит едва уловимый, тонкий, щекочущий запах. Здесь, в архиве, его источают бумаги, пролежавшие на полках долгие

Документом истории стала и карта. Она имеет свои номер и папку, учтена в толстой книге архивариуса.

А ведь когда-то с этой картой я прошагал тяжелые версты, поднимая в атаку роты! Без труда читаю цветные значки и пометки, ведь моя старая карта — это страница жизни, которую никакими силами нельзя вырвать из памяти.

Прежде чем попасть в архив, карта немалый срок находилась в моем полевом планшете: не мог с ней расстаться.

Она ко мне попала накануне наступления.

Фронтовики знают, что воевать без карты — дело трудное, все равно что вести бой вслепую. Мне досталась «двухсотка», сантиметр которой соответствовал 2 километрам местности. Карта охватывала территорию Венгрии, Австрии и даже Чехословакии. На ней я начертил синим карандашом линию немецкой обороны и написал: «3 тд СС «МГ», что означало: «3-я танковая дивизия СС «Мертвая голова». Она обороняла участок, где нам предстояло наступать.

Помню, как потом бежал в атаке по напоенной влагой пахоте, как захлебывались очередями немецкие пулеметы, как били по нам прямой наводкой орудия, как с раздирающим душу треском рвались мины. А у окраины селения мы попали под яростный налет шестиствольных минометов. Осколки безжалостно секли все, что находилось поблизости. Потом появились серые медлительные, неповоротливые танки «тигры», и пришлось схватиться с ними.

Бой за село Шаркерестеш продолжался весь день, но он показался минутой. Вечером, подписывая боевое донесение, в память острой болью врезалось число 93. Таковы были потери батальона за день.

Наутро схватки продолжались у канала Шервиз, и у города Секешфехервар, находившемся в межозерье Балатона и Веленце, и еще у десятков венгерских селений и безымянных высот.

Весь боевой путь я отмечал на своей карте, прошагав от Будапешта до Вены и дальше, до Альп. На ней сделал и последнюю отметку 9 мая в Чехословакии, у местечка Зноймо.

Вскоре пришло распоряжение: «Топографические карты собрать и уничтожить по акту». Но, каюсь, нарушил я тогда распоряжение. Не поднялась на это рука. Разгладил свою карту, подклеил порывы, аккуратно, словно пеленая, сложил и упрятал подальше.

В ту же осень мне посчастливилось приехать в родной Ростов. Здесь произошла удивительная встреча с моими одноклассниками. Парней не было, одни служили в армии, другие погибли. Жизнь всех разметала. Ко мне пришли служившие в картографическом учреждении одноклассницы.

Войсковая часть располагалась в приземистом кирпичном строении в центре города. Там вчерашние школьницы вычерчивали для действующей армии топографические карты.

— Ты где воевал? — спросила Женя Грибанова, глядя через очки. Я ответил. — Так был у Балатона? И в Вене?

— Конечно, пришлось быть! Там

— Да ведь я чертила карту того района! Мне запомнилось каждое селение, каждая дорога, каждая река! И Шаркерестеш, и канал Шервиз, не говоря уже о Вене.

Тогда я достал из планшета карту, развернул ее, исчерченную карандашом вдоль и поперек, потертую на сгибах, в заклейках.

— Ой! Она самая! — воскликнула Женя и почти припала к карте, подслеповато разглядывая ее через толстые линзы очков. — Она… Она…

И я увидел, как по щеке девушки скатилась и упала на карту слеза…

Сейчас я разглядываю упруго изогнутые скобки наших боевых порядков, короткие стрелы контратак, зубчатые позиции противника. За ними вижу атакующие цепи пехоты и танков, слышу артиллерийский гул, солдатское «ура». И вижу людей, своих боевых товарищей.

Дорога боев, прочерченная на карте, берет начало под Будапештом, выходит к озеру Балатон и от него устремляется на северо-запад, к Вене. Дальше маршрут замысловато петляет по горным дорогам Альп и вырывается к Праге.

Я всматриваюсь в карту. До боли знакомы названия далеких местечек, селений, городов. Вспоминаю фронтовых товарищей.

Прежде чем попасть в Венгрию, наш 300-й полк неожиданно перебросили в составе 37-го гвардейского стрелкового корпуса с Карельского фронта в только что освобожденную от немецких оккупантов Белоруссию.

— Три дня на оборудование лагеря, затем — боевая учеба! — велел наш «батя» — так мы называли командира полка полковника Данилова. — Предстоит нелегкое дело.

Нелегким было дело и в Карелии. Когда в начале лета командующий войсками фронта генерал армии Мерецков докладывал в Ставке замысел предстоящей наступательной операции по форсированию реки Свирь и прорыву долговременной глубокоэшелонированной обороны противника, он, изложив соответствующие расчеты, обратился к Верховному Главнокомандующему с просьбой выделить дополнительно армию из резерва Ставки.

Поразмыслив, Сталин ответил:

— Армию дать не могу. Выделю корпус, он заменит армию. — Верховный имел в виду наш 37-й гвардейский корпус.

Вскоре нам объявили, что корпус снова вошел в состав воздушно-десантных войск. Мы сменили общевойсковые, пехотные погоны с малиновым кантом на прежние, десантные с голубым.

На окраине глухого леса, у самого Днепра возникли землянки, кухни, бани. Полковые саперы перекинули через неширокий Днепр наплавные мостки к находившемуся в отдалении аэродрому. Там появились самолеты, с которых мы опять стали совершать парашютные прыжки.

Тогда довелось мне познакомиться с Наби Аминтаевым — одним из первых советских парашютистов.

Помню, в штабной землянке появился большерослый подполковник. Голова едва не доставала бревенчатого потолка, казалось, он не вошел, а втиснулся в наше лесное сооружение, ставшее сразу тесным.