Освобождение Вены: роман-хроника

Корольченко Анатолий Филиппович

— Аминтаев, — назвал себя.

Я знал, что подполковник — начальник парашютно-десантной службы нашего соединения, знал, что в прошлом он служил в Северо-Кавказском военном округе, что на его счету более тысячи парашютных прыжков, многие из которых он совершил в Ростове и Новочеркасске. С его именем было связано зарождение и становление воздушно-десантных войск. Летом 1935 года он установил мировой рекорд, совершив прыжок с высоты 7612 метров без кислородного прибора. Тогда же был удостоен ордена Ленина, высшей в то время правительственной награды.

— Показывай,

начальник штаба, как спланировал парашютную подготовку, — произнес Аминтаев густым, с кавказским акцентом голосом.

Листая документы, он внимательно, как мне казалось, с излишней придирчивостью изучал планы и графики. До того я командовал ротой и планировать боевую подготовку батальона не приходилось.

— Операция предстоит серьезная. Будет большое десантирование, и к нему нужно готовить личный состав.

— Что-то лицо ваше мне знакомо, — заметил подполковник.

Я ответил, что мы встречались на подмосковном аэродроме, у Медвежьих озер, где совершались тренировочные прыжки. Там мне довелось подниматься в небо с одной из первых парашютисток страны Галиной Пясецкой и с Анатолием Дорониным. Три брата Дорониных изобрели и опробовали прибор для автоматического раскрытия парашюта. Лейтенант Анатолий был младшим.

— Так вы из Щелковской бригады! Вот я и вижу, где-то встречались.

Мы разговорились, вспомнили Ростов. Я узнал много интересного.

— Не встречали ли вы парашютиста Харахонова? Он из Ростова.

— Василия? Мы с ним большие друзья!

— Мне довелось наблюдать его прыжки.

В давние довоенные времена воскресенье 18 августа отмечался как День авиации. К этому времени купальный сезон на Дону кончался, о дачных заботах ростовчане не имели и понятия, а потому в тот день многие устремились к аэродрому, заполняя огромную его площадь.

Там впервые услышал я фамилию парашютиста Харахонова.

По радио объявили, чтобы наблюдали за набирающим высоту четырехмоторным самолетом:

— Будет прыгать Василий Харахонов. Прежде чем раскроет парашют, пролетит немалое расстояние на крыльях.

На крыльях? В памяти всплыла древняя легенда о Дедале и его неугомонном сыне Икаре, который направился на крыльях к солнцу и, приблизившись, погиб, так и не достигнув цели. Вспомнился и рязанский холоп, дерзнувший летать, уподобившись птице, на сотворенных им крыльях.

А самолет меж тем набрал высоту и, сбросив газ, летел, приближаясь к зрителям.

— Вот он!.. Летит!.. Летит! — послышались крики.

И все увидели в далеком небе силуэт, напоминающий стремительного стрижа: короткие скошенные крылья, небольшая круглая голова, темная препона между ног.

Парашютист не падал, нет! Он действительно летел, с каждым мгновением приближаясь к земле. И все четче и четче обозначались его контуры. Казалось, он сверху определил место своего приземления и несся к нему, надеясь обойтись без парашюта.

Оставалось совсем немного, когда с легким хлопком распахнулся цветастый купол.

С того времени прошло немало лет, но до сих пор этот случай в моей памяти. Здесь, в Ростове, Харахонов провел немало экспериментов в новом тогда парашютном деле: прыгал днем и ночью, с различных высот и с различным временем задержки раскрытия парашюта, исполняя роль спасателя, вместе с «раненым» парашютистом.

За развитие парашютизма в стране Василий Иванович был удостоен государственных наград: орденов Ленина и Красной Звезды.

В октябре 1944 года Харахонов находился в боевой части в Прибалтике. И надо же было так случиться, что под Шяуляем погиб в одном из боев.

Иван Иванович

Закоренелым десантником был и начальник штаба полка майор Лисов. Однажды во время демонстрации документального фильма о знаменитой массовой выброске десанта он сказал:

— Внимательно понаблюдай за тем бомбардировщиком.

— Это был четырехмоторный «ТБ-3», на фюзеляже и плоскостях которого закрепились десантники.

В одном из парашютистов я узнал Ивана Ивановича.

— Это был мой десятый прыжок. А первый совершил в 1934 году. — На гимнастерке был знак с трехзначным числом на подвеске: столько было прыжков на его счету.

Иван Иванович запомнился по тому дню, когда форсировали Свирь. Мне тогда пришлось заглянуть на командный пункт полка. Он размещался в подвале разрушенной больницы, которая стояла на берегу и наверняка служила хорошим ориентиром. Вблизи нее то и дело рвались снаряды и мины. Иногда они попадали в стену, и тогда вместе с осколками разлетались куски кирпича, а в стене появлялся пролом.

Войдя в подвал, я осмотрелся. На обломках примостились солдаты и офицеры, а у окна расположился Иван Иванович. В полку он был на особом положении. Не потому, что занимал должность начальника штаба и имел право отдавать распоряжения от имени командира полка. Он даже никогда и не ссылался на полковника. Но отданные Иваном Ивановичем распоряжения выполнялись безоговорочно. Покоряли его трезвый ум, легкий юмор, обаяние. Внешне был он высок, строен, с открытым взглядом серых глаз. Зачесанные назад волосы открывали высокий лоб.

Склонившись над картой, он говорил по телефону и тут же карандашом делал пометки на карте. Я взглянул на карту. Она была испещрена цветными значками и пометками, а на полях теснились таблицы. Десятки таблиц. По ним можно было узнать, куда и когда стреляли батареи, что делали роты, когда должны были отчалить лодки, плоты и паромы, кто на них переправлялся. Все расписано по минутам. Были еще какие-то расчеты и записи.

Действовали телефоны и радиостанции. Тренькали звонки, сыпались точки-тире морзянки. Радисты торопливо записывали сигналы, тут же передавали их офицерам, а те, расшифровав, — Ивану Ивановичу. Он спокойно и, казалось, не спеша читал донесения и радиограммы, делал на карте пометки и немногословно докладывал по телефону находившемуся на наблюдательном пункте командиру полка.