От Аллегро до Аданте

Круковер Владимир Исаевич

*** 

Не поют золотые трубы, Имя Дьявола шепчут губы, Нету сил назад возвратиться, Светлогорск – моя заграница. Я не смог бы там жить счастливо, Не осмыслить мне Тель-Авива, Мне в еврея не воплотиться, Черняховск – моя заграница. Средиземное море где-тоВорожит на прекрасный берег, Ну а песня моя допета, И никто мне уже не верит. Ну а песня моя устало, В немоту до-ре-ми нисходит, Словно день в тишину провала, Где проклятые черти бродят. И не та уже в жилах сила, Не забыть бы зайти в больницу, За границей, конечно, мило, Ну, а как перейти границу? Как пройти мне любви таможню? Кто откроет для сердца визу? Что мне можно, а что не можно? И чего я опять не вижу? Сто

вопросов и нет ответов, Не забыть бы зайти в больницу. Вы пришлите мне сто приветовВ Светлогорскую заграницу. Средиземное море тихо, Потревожит покой прибоем, Да, в России сегодня лихоДля того, кто Россией болен. Да в России опять морозы, И кого-то опять убили, И уныло стоят березы, Те, которые не срубили. Да, на Балтике море хужеИ студенней, чем в Тель-Авиве, И народ тут не так уж дружен, И тоску избывает в пиве. И вдобавок, шальные ценыИ правители – вурдалаки, Кровью залиты Храмов стены, Воют брошенные собаки. Не поют золотые трубы. И пора бы давно проститься. Почему нас совсем не любитСветлогорская заграница? 

*** 

Старик – еврей играет на баяне, Коробка рядом с мелочью стоит. Старик играет. А на заднем планеВесь Израиль обыденно гудит. Старик недавно въехал из Одессы. Профессор и немного музыкант. Играет он заученные пьесыИ жалким агора наивно рад. Старик не знает местного наречья, Он тут недавно _ тчо ему иврит. Немеют от баяна его плечи, И мучит в пальцах рук его артрит. Он доиграет слабенькую пьесу, Пойдет тихонько в ближний магазин... А вечером он вспомнит «за Одессу»И жалобно вздохнет старик – олим. 

*** 

Россия вновь в огне, А я ее покинул, Мне надоели ваучеры там. Россия снов во мне, Ее я не отринул, В душе навечноВсероссийский гам. В душе навечноВсероссийский холод, И площадей, встревоженных, набат, И бесконечный наш российский голод, В котором наш народ не виноват. Я вижу все. Я даже вижу плахи, На площадяхИ палачей при них. И на ветруПолощатся рубахиНа депутатах проклятых твоих. Я вижу какОкрашенные кровью, Несутся псыНа сворке егерей. Россия мнеТы отомстишь любовьюЗа то, что я Отчаянный еврей. Ты за стихи, за гневные двустишья, Не раз меня на плаху возведешь. А в Тель-АвивеЯ навечно лишний, И все мечтыОб Израиле – ложь. Сюда не плохо приезжать купатьсяИ тут не плохо можно отдохнуть. Россия ж – дом. В который возвращатьсяЯ обречен...

*** 

Поставьте на конвейер Круковера, Чтобы крутил он гайки день за днем. Пускай его обугленная вераСгорит на зоне пламенным огнем. Пускай надолго помнит он обиду, Неправедность пускай переживет. И веру в правду, как пустую прибыль, О камни плаца пусть он разобьет. Он на изломе. Истина больнаяУже не ступит рядом с ним в барак, И, от неправды он изнемогая, Уже не вступит с ней в неравный брак. Он на надрыве. Ритм ужасных гаекДля творческого сердца ржавый нож. Он в стадо уголовных негодяевБыл вброшен, будто лакомая кость. Озлится и писать уже не сможет:Недобрый и неумный – не поэт. И на конвейер голову положит, Под пневматический для гаек пистолет.

1978г.

*** 

Как нищенка, уходит со двораЛюбовь, которая еще не умерла.

*** 

На свободу даже не стремлюсь. Ну зачем стремиться на свободу? Я в тюрьме свободе научусь, Чтобы объяснить ее народу.

1965г.

*** 

Б. Окуджаве.

Разбита скрипка Моцарта давно, Кумир всех пошлостей страны на пьедестале. И днем и ночью в камере темно, Проходит время в тягостном угаре. Какой камзол? Какие башмаки? Какие кружева на этой рвани? лишь слабое движение рукиИ глаз туберкулезное мерцанье. Со лба ладони... Боже упаси! Не убирать... Но скрипка-то разбита. Ладони надо бережно нестиС улыбкой записного паразита. И нету в жизни радостной гульбы. Одна стрельба... Кто это отрицает? Некрашенные в моде тут гробы, И землю тут неглубоко копают. И молодость мгновенна, точно взрыв, Пожар чахотки выжигает очи. Ко лбу ладони – совести порыв. А дальше – мрак, А дальше – многоточье...

*** 

Жизнь прошла, Как пуля нарезная, Слепо и бездумно... Лишь стрелокЗнал, куда он ее посылает;В собственный, нацелившись, висок.

*** 

Дочери Маше.

Все мы – артисты, Маша, Мы – на сценеУ времени, надежды, у судьбы, И не понять твоей подружке Лене, Что мы с тобой играть осуждены. А жизнь нас ломает ежечастно, А время сокращает право жить, А зрители глазеют безучастноИ не желают за билет платить. Но вот антракт. Или запой? Не знаю. Опять меня влечет наверх, в буфет. Я там коньяк в фужеры разливаюИ жду тебя, купив кило конфет. А ты на сцене около софитовУныло смотришь в опустевший зал. То у суфлерской сядешь так разбито, Как будто Сатана тебя проклял. Потом – ко мне. В буфет, как на причастье. Конфету в рот... Но вот второй звонок. И вновь на сцену, к счастью и несчастью, И роль твердить, как школьники урок, И вялые слова цедить в пространство, И жестами натуру подменять. А публика уныла и бесстрастна, И невозможно публику понять. Сегодня ты – Офелия, а завтраКакая-то военная вдова, Джульетта вечером... А утром ты мерзавка, И бросилась на мать «качать права». Весь мир – бардак. Но сцена нашей жизниСовсем другой расклад в душе творит, Там постоянно мы на чьей-то тризне, И правит там неправый фаворит. Но все ж... Сыграть хоть разНа лютой сцене, Сыграть хоть раз неистово, Сквозь стон!... Потом уйдем туда, Где пляшут тени, Могилы гдеИ карканье ворон. 

*** 

Ты прости, ты прости, пожалуйста, Не хотел я тебя покинуть. Ты же знаешь – добро безжалостно, Если жалость, как жало, вынуть. Ты еще на меня надеешься, И иконой стоит портрет. Ты на праздник с утра оденешься, А меня и в помине нет. Ты прости, ты прости, пожалуйста, И икону сожги в печи, Ты же знаешь – любовь безжалостна, Если встретишь ее в ночи. Ты же знаешь – не знает жалости, Враз нахлынувшая любовь. На любовь, я прошу, не жалуйся, Не расходуй прекрасных слов. Ты прости, ты прости, пожалуйста, И портрет мой сожги в печи. А любви не проси: безжалостноУмирает любовь в ночи.

*** 

Не разлюбила, просто поняла, Что жить со мной – терпеть сплошные срывы. И, чтобы быть умеренно счастливой, Тихонько пострадала и ушла. Не разлюбила, просто поняла… …. Не разлюбила, просто поняла, Что возраст беспощаден, жизнь уходит. Пусть он один, как мальчик, колобродит, Хлеб с маслом нужен, а слова – зола. Не разлюбила, просто поняла. Не разлюбила, просто поняла, Что детям нужен папа, а поэтыРастерянно шатаются по светуИ нет от них ни зла и ни добра. Не разлюбила, просто поняла. 

*** 

Еще один дождливый день убит, За байками и чаем похоронен. Развал костра ослабленно дымит, А вечер отвратительно спокоен. Горит свеча, шуршит о полог дождь, Ревет ручей, раскормленный дождями, И, как вдова, опять нисходит ночь, И черт-те что мерещится ночами. Шальной ручей под иглами дождя, Костер в дыму, маршрутов наших карта... И нету сил домучиться до дня, И все дрожит и рушится куда-то. Деревья оголтело свистоплясВедут, махая мокрыми ветвями, И тень любви уже в который разУжасно проявляется ночами. То – контур, то – зрачок, то – целый глаз, Гримаса губ, с щербинкой легкой зубы, В который – Боже мой! – в который разНеясное мне что-то шепчут губы. Я этих слов никак не разберу. Прислушаюсь – дождя унылый шелест, Гудит ручей, как бубен на ветру, И мокрыми ветвями машут ели.