От Белого моря до Черного
Шрифт:
Тихо в деревне, вечер прохладен, на улице нет детворы. На нездешнюю машину глазеют из окон, прижимая к стеклам носы.
Еще несколько десятков километров, и вот перед нами большое село Прокшино, узловой пункт на тракте Ленинград — Архангельск. Отсюда ответвляется дорога к Белому озеру.
Она идет по террасе левого берега Кемы. Эта довольно большая река вытекает из Кемозера — одного из множества маленьких озер, усеявших северо-западный закоулок Вологодской области, и впадает в озеро Белое. За узкой террасой круто встает известняковый борт долины. Растут невысокие ветвистые сосны с необычайно
А вот интересный пример взаимосвязи между геологическим строением и растительностью. Плоская вершина холма покрыта лесом. Но его скат лишен древесной растительности: на наклонной поверхности твердого известняка не мог образоваться достаточно мощный почвенный слой. Однако в вертикальных трещинах пластов, дробящих массу известняка через равномерные промежутки, скопились смытые сверху почвенные частицы, и по этим трещинам тянутся узкие ряды сосенок, спускающиеся от верхового лесного массива, подобно бахроме или зубьям редкого гребня.
Кема — полноводная, прямая, без излучин, глубоко врезанная в четко оконтуренные рельефные берега, — напоминает нам Онегу. У деревеньки Шима в нее впадает речушка того же названия, через речушку переброшен совсем новый добротный мост. Вода в Шиме, как и повсюду в известняковых местностях, с золотистым отливом, все дно ручья выстлано обломками известняка. У самого моста — мельница. Она еще не «развалилась», но «веселый шум колес ее умолкнул». Это произошло, по-видимому, совсем недавно: колеса в нижней клети совсем еще крепкие, не сломана ни одна лопасть, исправны и огромные деревянные шестерни, насаженные на валы из толстых еловых бревен, только их вставные деревянные зубья местами подраскачались. Эти зубья, расположенные по торцу колеса, сочленяясь с барабаном из железных прутьев, приводили в движение вертикальный железный вал квадратного сечения, на котором вращался жернов.
Поэтична и прекрасна эта грубая, примитивная и вместе с тем остроумная техника, рожденная не изощренной мыслью образованного конструктора, а самородным разумом неграмотного мужика, устаревшая, но вечная по принципу, бесконечно повторяемому в тысячах новейших машин. Исправны еще бункера для засыпки зерна, чисто в пустом ларе для муки, в порядке разложен на полке набор заостренных молоточков для отбивки жерновов. Но плотина «нарушена» — так здесь говорят, вода проходит где-то низом, и деревянные сооружения, раньше находившиеся под водой, быстро разрушаются, оказавшись на воздухе.
Что сгубило эту мельницу, достоверно выяснить нам не удалось. Возможно, колхозники сочли более рациональным возить зерно на механическую мельницу в район, но скорее всего они не сладили со стихией: в известняках плотины ненадежны, вода может найти лазейку в трещиноватой растворимой породе, расширить ее и исчезнуть, оставив ни с чем своих укротителей.
За Шимой дорога уходит от реки. Преодолеваем невысокий холмистый водораздел, поросший молодым здоровым лесом, в котором преобладает красавица сосна. На прогалинах цветет розовато-фиолетовый вереск: не надо искать обнажений, чтобы угадать присутствие все тех же известняков.
Недолго приходится нам любоваться видами: разбрякшая после дождя дорога требует к себе неослабного внимания; кроме того, постепенно сгущается тьма.
Происшествие на Индоманке
Ночью на малознакомой лесной дороге каждая лужа таит в себе загадку, и вам поминутно кажется, что вы сбились с пути.
Мы долго ехали почти что наобум, как вдруг впереди показались разбросанные огоньки какой-то деревни, и мы постучались в первый попавшийся дом. Хозяин вышел на стук в одной рубашке, от него шел пар, густо клубившийся в свете зажженных фар.
— Устроим, заходите, — сказал он, не дослушав нас до конца.
В темных сенях мы на ощупь поднялись по лестнице в жилой этаж.
— А я вот после бани чаи гоняю, — сказал хозяин, молодой человек с армейской выправкой. — Мам, долей-ка самоварчик, мы вот с товарищами продолжим.
Маленькая согнутая старушка, быстро шаркая ногами в огромных домашних туфлях, зачерпнула воды из ведра, стоявшего на лавочке у входной двери. Полный ковш дрожал и ронял капли, когда она несла его к самовару в другую комнату. Темная, меняющая форму тень от керосиновой лампы скользнула по бревенчатой стене, растворилась в дальнем углу, резким контуром промелькнула по белой печи и скрылась вместе со старушкой.
Долив самовар, старуха вышла, оглядела нас, а потом спросила:
— А вы ции ж такие будете?
— Ладно, ладно, мать, это свои, добрые люди.
Старушка прошамкала что-то и снова скрылась за перегородкой. Мы поговорили некоторое время о том и сем. Выяснили, что хозяин наш тракторист, что в колхозе теперь «жить можно», однако большинство мужчин по-прежнему работает в соседнем леспромхозе шоферами, трактористами или лесорубами, ибо там заработок выше. На расспросы хозяин отвечал словно бы рассеянно, как будто думал о своем. И наконец он сказал, пропустив мимо ушей наш вопрос:
— А у нас тут случай один произошел…
— Да? Что ж такое?
— Человека убили…
…Вот уж который день у нас об этом только и разговору… На суд собирается ехать чуть ли не полдеревни. Бабы письмо написали — требуют высшей меры. Ну и правильно! Нашелся же такой выродок! Расстреляют, туда ему и дорога. У меня-то лично мысли не о нем, а о нас.
Ведь он здешний, из соседней деревни, рос среди нас. Вместе ходили в школу, работали вместе, виделись каждый день, разговаривали, а многие и выпивали с ним не раз. И вот спросите меня сейчас: мог ты от того человека ждать, что он совершит преступление? Знал ты, что он способен на всякую подлость? Я скажу: да, знал.
Судить будут его, не нас. А если по совести сказать, то это преступление — пятно на всю нашу местность. Потому что мы этого гада терпели, кормили и гладили по головке.
Еще со школы знали его первым разгильдяем. Ну, впрочем-то, мы тогда большинство отличались в такую же сторону.
Тихоням приходилось у нас туго, а если парень лихой, сорвиголова, то, значит, ему все ваше почтение. А попробуй скажи что напротив — не возрадуешься, маленьких он лупил беспощадно, а с большими, само собой, не связывался. Ладно, все, как полагается, считали — вырастет, наберется ума.