От Белого моря до Черного
Шрифт:
Вот вырос. В колхозе работать, само собой, не пожелал. Подался куда-то за длинным рублем, несколько лет не было от него ни слуху ни духу. Потом заявился в хромовых сапогах, с чубом кучерявым и с шоферскими правами. В леспромхоз работать не пошел, а поступил в райпотребсоюз. Сразу стал первый парень на деревне, всегда при деньгах, всегда на парах. Девкам пошел головы морочить в каждой деревне была у него хахальница, а то и не одна. Ладно, девки раскусили его вскорости, стали поосторожней. Да ему-то и горя мало: на мой век, говорит, дурех достанет.
Едет в район или, скажем, оттуда — если кого надо подбросить или
В райпотребсоюзе он, конечно, тащил. Кое-кто это знал. Знали. И как же мы на это смотрели? Кто из нас хоть раз сказал ему: гадина ты, паразит окаянный, пошел вон от нас, от рабочих людей, чужой ты нам человек! Сказали так? Ни даже ничего подобного. Чокались с ним — вот это было! «Н-ну, ты силен!» — так говорили.
Больше знали. Бывало, под пьяную руку сам хвалился, как подвозил одну да другую молодую девку, да как в лесу останавливал машину: так, мол, и так, если не хочешь, чтобы волкам тебя бросил, то не будь дурой, не ломайся… Сам рассказывал, скотина, а что же мы? Слушали, щерились, кто верил, кто нет, хи-хи, ха-ха. Да неужто? Ну ты силен! А чтобы по морде — такого не бывало…
Ну вот и дослушались. Ехал он из района, попросилась одна девушка подвезти. Пожалуйста, с нашим удовольствием. До деревни не доезжая, потащил он ее в рожь. Но вышла у него на этот раз осечка. Девчонка-то молодая была совсем, а упорная. Понял он, что не простит она ему этого зла, что отвечать придется, ну и задушил. И бросил в Индоманку.
Через три дня нашли — километров за сорок по течению…
Вот и думаю я себе: преступление — это дело случая. Оно произошло, а могло и не произойти. Так? Но вот спросили бы меня месяц назад, год: кто здесь кандидат на убийцу? Ни на кого бы не подумал, а про этого гада, если по совести, должен был бы сказать: этот может! Если его шкуры дело коснется, мать, отца родного не пощадит. И не я один знал… Вот этой самой рукой я пожимал ему руку, которой он задушил человека.
Ну и скажите, пожалуйста, мне, отчего мы такие добренькие, почему каждому мерзавцу так с нами хорошо, что он день ото дня больше гадит? Почему, вернее сказать, такие мы трусливые, что боимся обидеть отпетого сволоча? Хватимся только, когда он начнет убивать… Да ведь нам бы надо, если по чести говорить, его, паразита, до того довести, чтобы он на себя руки наложил, а не на людей руку поднимал… Нет, все на власть надеемся. А сами-то кто? Когда же привыкнем? Пора бы уж…
Да вы пейте чай-то, наливайте… Сахар берите…
Я тут вам наговорил, на сон грядущий. Вы не подумайте, народ у нас в общем-то смирный, путевый народ…
А что было, то было.
Липин Бор
На рассвете пожилой колхозник постучался к нам в окно.
— Вы не на Липин Бор поедете?
— Туда.
— Пассажира не возьмете?
— Можно будет.
— Вот спасибо, выручили. Тогда заезжайте вон в тот дом, чайку выпьете на дорожку.
Ладно, мы не возражаем и против чайку, своих хозяев нам не хочется тревожить в такую рань. Впрочем, они уже встают, старуха идет к корове, а тракторист плещется водой на дворе, до пояса голый.
— Учительницу, стало быть, повезете, — говорит он. — Дочка у него учительница, ей на совещание ехать в район.
В доме, где нас ждали, стоял переполох. Мать металась растерянно, украдкой бросала на нас беспокойный взгляд и снова бежала на кухню, и оттуда нам было слышно, как она причитала срывающимся голосом:
— Господи-господи, с чужими людьми, с совсем незнакомыми…
А рослый молодой человек, брат учительницы, в соседней комнате внушительно и деловито давал сестре какие-то инструкции — вероятно, о способах самозащиты. Сама же учительница, девчушка лет двадцати, смущенная и сбитая с толку, краснела, вздыхала и старалась на нас не смотреть. И только старик колхозник, который знал жизнь лучше, чем его домочадцы, степенно делил с нами компанию за самоваром, вел разговор о посторонних предметах, а мы добросовестно наливали на блюдечко, дули и прикусывали мелко наколотым сахаром, стараясь ничем не выдать, что понимаем суть.
Наконец сборы были закончены. Пока мы усаживались, вся семья настороженно следила за нами, стараясь по нашим лицам, движениям, по укладке багажа в машине, по каким-нибудь случайным признакам разгадать в последнюю минуту, что же мы за люди…
Солнышко уже взошло, и сразу повеселело все вокруг. Заиграли чистыми красками лесистые холмы, луга и нивы на их склонах, просветлели деревенские избы, широко раскиданные вдоль дороги, по долине ручья и по ту сторону небольшого синего озерка.
Сразу за деревней дорога пересекает Индоманку. Вода в ней прозрачная, но уже не золотистая, а чуть коричневатая, с торфяным оттенком. Густые водоросли колышутся течением. У моста устроен проход для сплава древесины: плавучие ожерелья сплоченных втрое бревен, постепенно сужаясь, ведут к высокому, в расчете на разный уровень воды, бревенчатому коридору, напоминающему шлюз, только без ворот.
Река описывает широкую излучину среди невысоких холмов, одетых елово-лиственным лесом. На нижних склонах золотится несжатая рожь, а еще ниже, у самой реки, ярко зеленеют луга. Уже пасется колхозное стадо. Бело-пестрые коровушки медлительно переступают, выбирая себе завтрак по вкусу, и какая-то из них, видимо, любительница самовольных отлучек, позвякивает хриплым четырехгранным колокольчиком.
За мостом вдоль дороги на несколько сот метров еще тянутся пастбища, постепенно переходящие в кустарник и затем в высокорослый лес. Пастбища обнесены прочными изгородями из наклонных жердей; такие изгороди мы встречали повсюду между Белым озером и Северной Двиной.
После недавних дождей дорога превратилась в сплошную цепь глубоких рытвин, заполненных водой. Наш газик, натужно ревя, пробирался в глубокой проделанной зилами колее. И вдруг перед нами возник целый бассейн, похожий на корыто, — с десяток метров длиной и шириной почти во все полотно. Во впадине стояла вода, тонким слоем покрывая серое илистое дно. Мы взяли небольшой разгончик и, включив демультипликатор, «с господцем», как говорил один военный, пошли на штурм.
Окунувшись по подножку в жидкую грязь, газик лихо пронесся через лужу. Но борта этого проклятого корыта были высоки и круты. Поднявшись на дыбы, машина почти что уже выбралась наверх передними колесами, еще бы вот чуть-чуть-чуть толкнуться задними, и мы бы были там… Но жидок предательский ил, газик фыркнул, задрожал и — остановился.