От Белого моря до Черного
Шрифт:
Директор Дома культуры проводит нас в большую комнату хора. Без него нам не попасть бы сюда: у двери стоит дежурный, не разрешающий не то что входить, а даже стучать. Во всю ширину комнаты, от стены до стены, амфитеатром выстроилось около шестидесяти хористов; мужчины стоят на стульях. Тесновато, и акустика не самая благоприятная, но ничего не поделаешь. Хор стоит спиной к двери, и руководителя нам не видно. Мы только слышим, как пение вдруг обрывается посреди такта, и некто нетерпеливо, придирчиво, почти со злостью произносит, обращаясь, как мы поняли, к мужским голосам:
— Вы куда пришли?! Это хор или ор?! Шкафы и те чувствительнее к музыке! — Кто-то фыркнул, подавился смешком, но большинство спин выражает трепет и раскаяние. — Хотите петь — пойте. А орать не дам! Сначала.
Опять звучит прелестная хорватская народная песня, мелодичная, скромно-шаловливая…
Тихо ступая, мы заходим во фланг строя и, не показываясь, осторожно выглядываем из-за спин хористов. Перед хором стоит человек среднего роста, умеренно полный, лысый, в овальных очках, без пиджака, в серой бязевой сорочке с черной бабочкой. Когда он в минутном перерыве просто разговаривает, обсуждая, например, какую пьесу репетировать следующей, — это спокойный, не особенно подвижный человек, чем-то очень похожий на многоопытного главбуха — возможно, своей хладнокровной и достойной осанкой, как бы предупреждающей: «Меня не проведешь». Начав работу с хором, он становится совершенно другим человеком. Он весь в движении, все в нем кипит и брызжет темпераментом, он дирижирует с огромной выразительностью, помогая рукам и туловищу резкой и ясной, как надпись, мимикой, он подпевает в трудных местах то тем, то другим голосам, словно помогает тянуть воз, готовый застрять, он всех слышит, всех видит и всех держит в руках, и нельзя себе представить, чтобы чье-либо внимание отвлекалось, ибо на всем свете ничто не может сильней притягивать к себе взоры и души, чем этот живой магнит сконцентрированной творческой энергии. Он обрывает пение, возмущенный чьей-то ошибкой, ругает теноров, стыдит сопрано, рассказывает какие-то молниеносно краткие поучительные анекдоты, опять дирижирует, опять прерывает, корит одних, сдержанно хвалит других, и снова раздается пение, в котором наш слух не в силах уловить изъянов.
Сейчас мы услышим песню о Степане Разине. Вперед выходит высокий худощавый старик.
— Это Ковальский Антон Семенович, — шепчет нам директор. — Семьдесят два года, а вот послушайте, как поет.
Ковальский запевает: «Есть на Волге утес…» У него не очень сильный, но густой и прекрасно вышколенный бас. Его исполнение сразу берет за живое: вам кажется, что о народном герое рассказывает человек, который его близко знал и любил. Это ощущение духовного родства усиливается, когда вступает хор. Вы уже совершенно далеки от мысли, что перед вами рабочие и служащие сегодняшнего Череповца, вам слышится молодецкая удаль боевых соратников Разина и горестные сетования крестьян, которые верили в своего вождя и надеялись получить от него свободу и землю…
Репертуар разнообразен, поют произведения Мурадели, Шебалина, Рахманинова, Свешникова. Мы уже больше двух часов на репетиции, а уходить все еще не хочется. Присутствуя здесь, мы как будто приникли к самым истокам искусства и наблюдаем его рождение.
Есть в профессиональных хорах и лучшие голоса и более совершенная техника. По не везде услышишь такое искреннее, такое глубокое, такое осмысленное звучание песен.
Поют знакомые вещи, но впечатление совершенно новое. Гибнет «Варяг», и в могучем фортиссимо мужских голосов звучит сердечная боль и сочувствие этих рабочих парней, может быть, вчерашних солдат и матросов, тем другим, таким же молодым и полным сил, которые погибли, воодушевленные какими-то высокими, но обманчивыми идеалами. И в несмелых, то чайкой взлетающих ввысь, то трепетно замирающих жалобах сопрано звучит неподдельная скорбь по тем, что не вернулись к своим невестам… Сотни раз слышал я раньше эту песню и не подозревал, что она так прекрасна.
С череповецким хором мы снова встретились в Москве, когда он выступал на Выставке достижений народного хозяйства СССР. Я слушал его и гордился своим знакомством с этим коллективом. Но сказать откровенно, я не испытал такого наслаждения, как в той тесной комнате Череповецкого дома культуры, и Анатолий Алексеевич во фраке лишь отдаленно напоминал мне того неистового человека в серой сорочке, на которого я с восторгом смотрел из-за теноровых спин. Видно, для тех, кто пережил муки творчества и радости находок, выступление перед зрителями, обставленное со всем надлежащим парадом, так же отличается от репетиции, как аккуратно завернутая карамель от дикой ягоды, нарисованной на ее этикетке.
Пошехонская старина
У южной окраины Череповца — переправа через устье Шексны, а вернее через широкий залив искусственного моря. Раньше здесь было среднее течение реки. Теперь весь южный отрезок бывшего русла служит фарватером для судоходства по Рыбинскому водохранилищу.
Сначала дорога идет посреди полуострова, образовавшегося между «морем» и широким, подпруженным нижним плесом Шексны. Заметим, что острова, мысы и полуострова в искусственных морях долго остаются безымянными. Может быть, потому, что их не приходится открывать? За этим луговым полуостровом дорога приближается почти вплотную к берегу водохранилища. По ровному, полого поднимающемуся берегу расстилаются густоворсые ковры бронзово-желтоватого, высокого, прямого и ровного, как под гребенку, льна, готового к уборке. Вот девушки уже убирают его, теребят вручную, каждая в своей узкой полосе, и от их неравномерного продвижения край ковра как бы отделан неровной угловатой каймой. Теребильщицы составляют лен снопиками, чтобы через несколько дней обмолотить его, а затем разостлать под августовские росы.
Но сейчас мы обращаем мало внимания на лен — нас всецело поглотил вид грандиозного водоема, первого искусственного моря, созданного руками советского человека. Берег невысокий, как правило, плавно уходящий под воду. В самой северной части — великое множество островков. Из воды высовываются верхушки трав, кустов и деревьев. Местами целый ельничек поднимает над водой свои верхушки — тощие, жалкие, лишенные хвои. Прошло около двадцати лет со времени заполнения водохранилища, но ведь древесина долго сохраняется в воде. Кое-где подводные перелески еще живут, торчащие вершинки зеленеют новыми побегами… Все это, разумеется, остатки непромышленных древостоев (ценные леса были вырублены перед затоплением), и все же, глядя на них, ощущаешь невольную грусть, смутную жалость. Но мало ли случаев, когда человеческие чувства и разумные расчеты плохо согласуются между собой…
Признаки недавнего и внезапного образования озера очевидны на всем протяжении побережья. У самой границы между Вологодской и Ярославской областями возле деревни Гаютино большак пересечен грунтовой дорогой. Влево, на восток, эта дорога, полого взбираясь в гору, уходит за гребень высотки, а на запад идет под уклон.
Поворачиваем направо. Едем лугом. Сначала дорога порядочно наезжена — видно, колхозные грузовики вывозят по ней сено. Но вот мы достигаем прегражденного пряслом проезда в изгороди, отделяющей верхний сухой участок луга, используемый как пастбище, от нижнего, мокрого, примыкающего к озеру. Вынимаем жердину, едем дальше… Местность все ниже и ниже, дорога все мягче и травянистее, однако это все еще настоящая дорога с грейдированным полотном и кюветами. Но вот кюветы заполняются водой, а полотно едва приподнято, оно становится кочковатым, лужицы в остатках колеи. Наш верный газик отказывается везти нас дальше, ибо плаванию он не обучен. Дорога скрывается под водой, впереди необозримый простор Рыбинского моря. Если бы можно было продолжать путь по дну, то дорога вывела бы нас к деревне Большой Двор — на противоположной стороне водохранилища. В кюветах у береговой линии стоят моторные лодочки местных рыбаков.
Вот мы уже в пределах Ярославской области. Как обычно на стыках областей, дорога, мягко выражаясь, нетвердая. Лесок вторичный, нечистый, преобладает сосна, в стороне моря много бесполезнейшего ольховника. Но и здесь в каждой деревне новые срубы, в иных по целому десятку.
Районный городок Пошехонье-Володарск расположен на заливе Рыбинского моря, у слияния трех некогда маленьких, а ныне широко разлившихся речек. Он возник перед нами живописным амфитеатром. Белые здания старинных купеческих особняков, церкви с высокими шпилями звонниц. Когда-то город стоял на холме, довольно высоко над своими реками Согожей, Шелычей и Согой. Теперь же вода подступает к самым домам, и когда регулировщики на Рыбинской плотине допускают уровень выше критической отметки, пошехонцы бомбардируют их тревожными звонками: «Что делаете, ироды, утопите город!»