От царскосельских лип: Поэзия и проза

Ахматова Анна Андреевна

Последняя роза

Вы напишете о нас наискосок.

И. Бродский

Мне с Морозовою класть поклоны,С падчерицей Ирода плясать,С дымом улетать с костра Дидоны,Чтобы с Жанной на костер опять.Господи! Ты видишь, я усталаВоскресать, и умирать, и жить.Все возьми, но этой розы алойДай мне свежесть снова ощутить.

9 августа 1962

Комарово

Вот она, плодоносная осень…

Вот она,

плодоносная осень!

Поздновато ее привели.

А пятнадцать блаженнейших весен

Я подняться не смела с земли.

Я так близко ее разглядела,

К ней припала, ее обняла,

А она в обреченное тело

Силу тайную тайно лила.

13 сентября 1962 (ночь)

Комарово

Защитникам Сталина

Это те, что кричали: «Варавву! —Отпусти нам для праздника…», те,Что велели Сократу отравуПить в тюремной глухой тесноте.Им бы этот же вылить напитокВ их невинно клевещущий рот,Этим милым любителям пыток,Знатокам в производстве сирот.

25 октября 1962

Москва

Первое предупреждение

Какое нам, в сущности, дело,Что все превращается в прах,Над сколькими безднами пелаИ в скольких жила зеркалах.Пускай я не сон, не отрадаИ меньше всего благодать,Но, может быть, чаще, чем надо,Придется тебе вспоминать —И гул затихающих строчек,И глаз, что скрывает на днеТот ржавый колючий веночекВ тревожной своей тишине.

6 июля 1963

Москва. Ордынка

Зов

(Arioso dolente)

И в предпоследней из сонатТебя я скрыла осторожно,О, как ты позовешь тревожно,Непоправимо виноватВ том, что приблизился ко мне,Хотя бы на одно мгновенье…Твоя мечта – исчезновенье,Где смерть лишь жертва тишине.

1 июля 1963

Комарово

В Зазеркалье

О quae beatam, Diva,

tenes Cyprum et Memphis…

Hor [55]

Красотка очень молода,Но не из нашего столетья,Вдвоем нам не бывать – та, третья,Нас не оставит никогда.Ты подвигаешь кресло ей,Я щедро с ней делюсь цветами…Что делаем – не знаем сами,Но с каждым мигом нам страшней.Как вышедшие из тюрьмы,Мы что-то знаем друг о другеУжасное. Мы в адском круге,А может, это и не мы.

55

О богиня, которая владычествует над счастливым островом Кипром и Мемфисом. Гораций (лат.).

5 июля 1963

Комарово

Оставь,

и я была как все…

Оставь, и я была как все,И хуже всех была,Купалась я в чужой росеИ пряталась в чужом овсе,В чужой траве спала.

1963

Пусть даже вылета мне нет…

Пусть даже вылета мне нетИз стаи лебединой…Увы! лирический поэтОбязан быть мужчиной,Иначе все пойдет вверх дномДо часа расставанья —И сад – не сад, и дом – не дом,Свиданье – не свиданье.

1963 – 1964

Как ни привыкла Анна Андреевна к утратам, смерть Валерии Сергеевны в 1964 г. ее ошеломила.

Памяти В. С. Срезневской

Почти не может быть, ведь ты была всегда:В тени блаженных лип, в блокадеи в больнице,В тюремной камере и там, где злые птицы,И травы пышные, и страшная вода.О, как менялось все, но ты была всегда,И мнится, что души отъяли половину,Ту, что была с тобой, – в ней зналая причинуЧего-то главного. И все забыла вдруг…Но звонкий голос твой зовет меня оттудаИ просит не грустить и смерти ждать,как чуда.Ну что ж! попробую.

9 сентября 1964

Комарово

По всей вероятности, памяти Валерии Сергеевны Тюльпановой-Срезневской посвящено и горестное четверостишие, затерявшееся в ахматовских бумагах 60-х годов:

Ты любила меня и жалела,Ты меня как никто поняла.Так зачем же твой голос и телоСмерть до срока у нас отняла?

Именно Срезневской, а не Цветаевой, как полагают некоторые биографы Ахматовой.

Марина Ивановна в юности и впрямь любила стихи Ахматовой, но в зрелости понимала их плохо. «Поэма без героя», например, показалась ей бессмысленно старомодной.

Эмма Герштейн вспоминает: «Как было заранее условлено, я зашла за Анной Андреевной к Харджиеву, чтобы идти с ней в театр. У Николая Ивановича я застала не только Ахматову, но и Цветаеву… Анна Андреевна, такая домашняя, подтянутая, со своей петербургской осанкой, а на некотором расстоянии от нее – нервная, хмурая, стриженная под курсистку Марина Цветаева. Закинув ногу на ногу, опустив голову и смотря в пол, она что-то говорила, и чувствовалось в этой манере постоянно действующая сила, ничем непрерываемое упорство. Вскоре все поднялись и, дойдя до перекрестка, разошлись…» Много лет спустя, уже в шестидесятых, Эмма Григорьевна все-таки спросила у Харджиева, помнит ли он, о чем был разговор в то давнее свидание. – «Анна Андреевна говорила мало, больше молчала. Цветаева перескакивала с предмета на предмет». – «Они, кажется, не понравились друг другу?» – «Нет, этого нельзя сказать, – задумался Николай Иванович, – это было такое касание, взаимное касание кончиком ножа души. Уюта в этом не было».

Уют у Анны Андреевны, так уж случилось, бывал только с Валечкой Тюльпановой-Срезневской…

* * *

…Легкая метель. Спокойный, очень тихий вечер… я все время была одна, телефон безмолвствовал. Стихи идут все время, я, как всегда, их гоню, пока не услышу настоящую строку. Весь декабрь, несмотря на постоянную боль в сердце и частые приступы, был стихотворным, но «Мелхола» еще не поддается, т. е. мерещится что-то второстепенное. Но я ее все-таки одолею.