Шрифт:
ВЛАДИМИР ГАНДЕЛЬСМАН
ОТ ФОНАРЯ
Новое литературное обозрение
Москва
2024
УДК 821.161.1.09
ББК 83.3(2Рос=Рус)6
Г19
Редактор серии – Д. Ларионов
Владимир Гандельсман
От фонаря / Владимир Гандельсман. – М.: Новое литературное обозрение, 2024.
«Все творчества – кульминация головокружительного ужаса смерти. Но они же, по третьему закону Ньютона, – отчаянная жажда самоутверждения и жизни». «Я знаю свои фонари наизусть. Пожалуй,
В оформлении обложки использован рисунок А. С. Заславского «Дом на углу ул. Садовой и пер. Банковского».
ISBN 978-5-4448-2403-0
Первое отделение: от фонаря
Часть первая
АПРЕЛЬ
(Время действия в рассказе от автора – 2006 год, город Н.)
Сидящий в автобусе человек наклоняется, отламывает от коричневого коржика и откуда-то от колена забрасывает куски в рот, методично, кусок за куском, ни на кого не обращая внимания, а закончив, вынимает книгу и пристально в нее впивается, все без промедления, без малейшего приготовления к погружению в еду или чтение, в непрерывности ежедневного ритма.
Рядом сидит девушка в громких наушниках. «Почему вы все время расширяете свое присутствие?..»
(В подобных случаях Эдуард говорит: «Делайте это тихо!»)
Она не слышит. Не удивительно – это мой внутренний монолог. Я пытаюсь читать рассказ друга Леонида, первый из присланных, из тех, которые он не публикует, потому что герои и некоторые второстепенные персонажи еще живы и слишком узнаваемы.
Вот уже сорок лет я веду дневник, но никому не показываю, почти никто и не знает о моем тайном увлечении, а он известный прозаик, умеющий искусно длить и изгибать фразу или – наоборот – укрощать ее до двух-трех слов.
(Время действия в рассказе Леонида – начало 1990-х, Санкт-Петербург)
«Дверь открылась. Удаляющееся в темноту коридора лицо пробелело теплым и опухшим сном, осевшим в веках и состарившим ее до рукой-подать-будущего, где не очень подметено, каплющая вода торит ржавую тропу в ванной и молодая, но отуманенная пылью фотография когда-то навестившего провинциального отца косо жухнет в коридоре.
Этот расстроенный инструмент свидания должен был продлиться еще несколько тактов, пока Дмитрий снимал куртку.
Дружеское образование „Дым“ подходило ему не только внешне: ранняя седина, серые глаза и быстроизменчивые – от определенно-острых до расплывчатых – черты лица, – но и по сути: от чистосердечного презрения к людям, когда черты заострялись, становясь едкими, он легко переходил – и презрение этому способствовало – к артистическому подлаживанию к ним и безупречному умению ублажить собеседника мягко вьющимся согласием с тем, что самому противно, – тогда черты размывались и все возвращалось на круги своя: к презрению, – люди не владели техникой безразличной щедрости, чье проявление требовало, как ему казалось, работы души, преодолевающей собственное безразличие, и потому презрения заслуживали.
– Ты же обещал елку!
– Пойдем и купим, я вчера весь день был на кладбище и сейчас спешу…
– Но как я ее понесу – вот так, что ли? – Удаляясь по коридору, рука брезгливо отведена в сторону, чтоб не уколоться, и два пальчика словно бы держат елку за макушку.
Ее лицо из белого переливалось слезами в раскисшее красное, Дым сказал „Я лучше уйду“, нырнув обратно в куртку, еще не затихшую на вешалке, и вышел на лестницу.
Дымчатый день тридцать первого декабря 1990 года уравнял их в правах, ничего не заметив.»
В этот момент резко меняется освещение, потому что автобус поворачивает, и я смотрю в окно и перестаю существовать.
Школьный двор гремит погремушкойи откатывается в шаре солнца,там бубнят через скакалку детии за ними смотрят отрешенно тети, —так автобус всем нутром моим уходити скрывается для них за поворотом,но курящей женщине в плаще —на веранде дома, чуть ссутулясь,птичий профиль с поднесенной сигаретой, —открывается весной нагретым боком.Я немолод, иногда лежу – руки на одеяле – и представляю себя умершим. Это соображение слишком обычно. Нет, говорю, я хочу покончить с собой, наколовшись на булавку в твоем гербарии, читатель. Это крылышки набоковской пышности, а не угроза. Да и нет никакого читателя. «Покончить с собой» – значит освободиться не от жизни, а от своего навязчивого пристрастия к ней. Я хочу, чтобы стихи стояли спокойными попутными фонарями на пути прозы, не обязательно мои. Пусть освещают.
Слева, появившись издалека, вода поднимается до щиколоток и заливает мостовую, затем тротуар, и, входя во двор, я вижу сплошное ледяное поле, по которому с трудом добираюсь до парадной, но ведь когда я повернул на свою улицу, было лето… Сегодня приснилось.
Мне часто снится город, в котором я раньше жил. Там живет мой друг Леонид.
Я еду на работу. Путь долгий: от кольца до кольца. Я работаю фонарщиком. Звучит поэтично и в рифму с «фонарями на пути прозы», но это нагруженная неуместным символизмом случайность, а работа самая прозаичная: обойти свой район и записать номера неисправных фонарей, а затем передать электрикам. Еще среди моих подопечных – неоновая реклама. «Лучшие кальяны в городе», «Элитное постельное белье»…
Еду и читаю в газете рецензию. Писатель хвалит работу другого: «Я не завидую, это воистину полет…» Рядом интервью еще одного: «Интеллектуальный гламур даже отвратительней обычного. Нет-нет, конечно, пусть зарабатывают. Не хочу называть имена, а то подумают, что завидую…»
Избыток чуткой независти.
Приехав на конечную остановку «Автобусный вокзал», прохожу мимо зеркал в зале ожидания и в одном из них вижу в отражении человека; быть может, сумасшедшего, из тех, что живут на вокзалах. Замираю и опять на секунду проваливаюсь.