От Франсуа Вийона до Марселя Пруста. Страницы истории французской литературы Нового времени (XVI-XIX века). Том II

Михайлов Андрей Дмитриевич

Выстроенный в стиле ампир, с величественным двенадцатиколонным портиком, Английский клуб занимал обширную территорию и главенствовал в архитектурном облике бульвара. К правому крылу здания и сейчас еще примыкают службы, полукругом окаймляющие открытый в сторону улицы глубокий хозяйственный двор. Здание сильно вытянуто по фасаду. Эту вытянутость подчеркивают низкие двухэтажные, как бы распластавшиеся вдоль проезда боковые крылья дома и широкий, растянутый по горизонтали торжественный портик из двенадцати ионических колонн, поддерживающих легкий фронтон.

Во время пожара Москвы дом Гагарина сильно пострадал от огня. Он был восстановлен О. И. Бове, заменившим арочные завершения проемов цокольного этажа главного корпуса на горизонтальные перемычки и украсившим портик прекрасным лепным фризом с мужскими масками. В своем обновленном виде это здание с прилегающим к нему обширным садом (сохранился до наших дней) было снято под «конские ристалища эквилибриста Финарди». В 1833 г. дом был куплен казной для Екатерининской больницы.

Побывал интендант Великой Армии Анри Бейль и еще в нескольких

замечательных московских домах, в том числе во дворце Ф. В. Растопчина на Большой Лубянке. Но говорить о них не будем. В каждом из них Бейль оставался недолго. Распространяющиеся пожары заставляли его спешно покидать их уютные комнаты, с сожалением отходить от манящих шкафов с книгами. Уходя из одного дома, который уже горел, Бейль унес с собой томик Вольтера. «За пять дней, – сообщал он графине Беньо, – пожар выгнал нас из пяти дворцов; наконец, устав бороться, на пятый день мы поехали на бивуак, за черту города» [204] . Несколько дней он провел в палатке около Петровского дворца, где разместился император. Когда начавшиеся осенние дожди стали сбивать огонь, и пожар уже затухал, Бейль снова проезжает Москву из конца в конец. «Одна лишь вещь огорчила меня, – пишет он г-же Беньо, – кажется, 20 сентября, в день нашего возвращения в Москву, я увидел, что этот очаровательный город, один из прекраснейших храмов наслаждения, превратился в черные зловонные развалины, среди которых бродили несколько несчастных собак и несколько женщин в поисках пищи» [205] .

204

Stendhal. Correspondance. T. I. P. 677.

205

Ibid.

После возвращения в город Бейль жил в здании Медико-хирургической академии («медицинского училища», как он иногда писал впоследствии) на Рождественке. Этот дом, принадлежавший графу И. Л. Воронцову, был выстроен в 1778 г., как предполагают, архитектором М. Ф. Казаковым. Здание было трехэтажным, с красивым, украшенным колоннами, крыльцом. Перед домом был просторный парадный двор, отделенный от улицы железной решеткой. В начале XIX века дом перешел к богатой помещице Бекетовой; в 1808 г. часть своих владений она продала в казну, и в главном доме была размещена Медико-хирургическая академия. В каменных флигелях жили профессора и студенты. В 40-х гг. академия переводится в Петербург, а ее помещение занимают клиники Московского университета. Дом этот сохранился, но значительно перестроен.

Жизнь в Москве была для Стендаля неуютна, трудна, тревожна. У него было много служебных обязанностей, а сослуживцы мешали ему своей болтовней, жалобами, просто присутствием. Тем не менее он находил время для творчества. Пребывание в Москве отмечено в жизни Стендаля двумя важными событиями. Во-первых, он снова обращается к работе над комедией «Летелье», замысел которой относится еще к концу 1803 г.; теперь он пробует создать новые сцены, что-то переделать в уже написанных, но все неудачно: в Москве Стендаль по сути дела отказался от драматургии, хотя театр интересовал его до конца его дней, и он немало о нем писал. Во-вторых, он снова берется за книгу об итальянской живописи. Работа неплохо продвигалась вперед и в Москве была практически закончена. Вот как рассказывал об этом Бейль в письме к одному из друзей: «Случайно, в 1811 году, я влюбился в графиню Симонетту и в Италию. Я говорил о любви к этой прекрасной стране, работая над большим этюдом, в двенадцати томах, потерянных потом в Молодечно. Вернувшись в Париж, я дал переписать этот этюд по первоначальной рукописи, но нельзя уже было восстановить поправки, сделанные в изящных зеленых томах ин-фолио, съеденных казаками» [206] .

206

Ibid. P. 824.

Он издал новый (или, наоборот, старый?) вариант этой книги в 1817 г. Зеленые тетради не были, конечно, найдены, хотя до сих пор некоторые стендалеведы надеются разыскать их в каких-нибудь российских архивах.

Стендаль выехал из Москвы 16 октября. Он был одним из тех, на кого была возложена подготовка отступления Великой Армии. Он должен был держать связь с комендантами городов, находившихся на дороге, ведущей на запад. Выполняя это, он проявил и мужество, сражаясь с отрядами казаков, нападавших на отступающих, и энергию и деловитость, добывая скудный провиант. Путь назад был долог и труден. Покинув Россию, будущий писатель еще долго блуждал по Германии, выполняя новые поручения. Наконец, 31 января 1813 г. он приезжает в Париж. Приезжает адски усталым и разочарованным.

Начинается третий этап его «отношений» с Москвой и Россией.

Почему во втором тридцатилетии жизни Стендаля мы выделяем два этапа, почему мы делим это тридцатилетие на два отрезка? Потому что между ними пролегает, как мы увидим, заметный рубеж. Обратимся пока к третьему этапу.

Он простирается до середины 20-х гг. Тем самым он совпадает с периодом Реставрации, с правлением Людовика XVIII, Стендалю отвратительного и ненавистного.

Для этих лет характерно постоянное возвращение писателя к воспоминаниям о московском походе. Он упоминает его в своих первых книгах, охотно рассказывает о нем друзьям. В том числе Байрону, с которым он встречается в 1816 г. в Милане.

Действительно,

упоминаниями Москвы и России пестрят его письма и дневники, его книги – об Италии, о Наполеоне, даже о Россини. Не приходится удивляться, что его интересуют новые книги, описывающие московский поход. Их тогда выходило очень много, и многие из них Стендаль читает, не без удивления вот на что обращая внимание: у большинства подобных сочинений одна и та же тенденция – показать Россию как цитадель легитимизма, как защитника «престолов и алтарей», как краеугольный камень «порядка» в Европе. Порядка, в который Стендаль так и не сумел вписаться. Характерная деталь – исторические работы, посвященные кампании 1812 г., отличаются поразительной благожелательностью по отношению к русским, а обстоятельства похода изображают упрощенно либо в каких-то романтических тонах. Все это вызывает в Стендале чувство протеста.

В эти годы Стендаль живет в основном в Италии, книги же его печатаются в Париже под наблюдением его друга Луи Крозе. С выходом одной из них, «Истории живописи в Италии», связано намерение писателя переселиться в Россию.

После возвращения из Москвы материальное положение Бейля было катастрофическим. Ни наполеоновское правительство, ни тем более правительство Бурбонов не вознаградили его за многолетнюю службу, в том числе за энергичные и самостоятельные действия во время русского похода. Если некоторые сослуживцы Бейля получили, скажем, выгодные должности префектов, то Бейль не получил ничего. Все меньше денег высылал отец, «этот старый иезуит», как его часто называл Бейль. И вот во второй половине 1816 г. у Стендаля все более крепнет желание переехать навсегда в Россию и устроиться там преподавателем французского языка или «эстетики». 28 сентября Стендаль пишет Луи Крозе: «Хватит ли у тебя сочувствия ко мне и ума, чтобы понять такую вещь: привыкнув за десять лет ко все возрастающему достатку, я не могу прожить меньше чем на четыре тысячи франков. Чем влачить жалкое существование и умереть с горя от чахотки, если старый иезуит доживет до 82 лет, я предпочитаю уехать в Россию в качестве преподавателя (выделенные курсивом слова Стендаль пишет по-английски. – A. M.). Похвала никогда не кажется тривиальной тому, которого хвалят. Если “История” окажется плохой, то уж не из-за посвящения она провалится. Если она хороша, то читатель рассердится, но его гнев растет лишь от сорока страниц предисловия. И это будет мне средством для России. Я сам себя убеждаю, пока пишу тебе. Итак, решительно, если только это тебя не компрометирует, сохрани посвящение» [207] .

207

Ibid. P. 821.

«Посвящение», о котором идет речь, должно было открывать первое издание книги (в некоторых экземплярах оно было все-таки напечатано); вот оно: «Самому великому из ныне здравствующих государей, который по своей натуре является приверженцем свободы, хотя политика и не говорит ему, что сегодня это единственно приемлемый способ царствовать» [208] .

Этот просвещенный государь – не кто иной, как русский император Александр I, действительно щеголявший в парижских салонах своим «либерализмом».

208

Stendhal. Histoire de la peinture en Italie. P. 507.

После выхода книги из печати Стендаль просит ее издателя Пьера Дидо послать десять экзампляров «Истории живописи в Италии» наиболее выдающимся государственным деятелям России и обязательно – один экземпляр русскому послу в Париже [209] .

В действительности Стендаль прекрасно знал цену либеральным разглагольствованиям Александра. Он знал, ценой какого преступления тот пришел к власти. Знал, что при нем Россия осталась деспотическим государством. Для писателя была ясна реакционная роль царизма в Европе. И Стендаль пытается разрешить загадку: почему в деспотической стране, где большая часть народа – рабы, с приходом французов не вспыхнуло восстание против собственных угнетателей, почему весь народ поднялся на защиту отечества. Стендаль пытается объяснить это особенностями темперамента русских людей; в «Истории...» он пишет: «Исход жителей из Смоленска, Гжатска и Москвы, которую в течение двух суток покинуло все население, представляет собою самое удивительное моральное явление в нашем столетии; что касается меня, я с уважением обошел загородный дом графа Растопчина, смотрел на его книги, валявшиеся в беспорядке, на рукописи его дочерей. И видел деяние, достойное Брута и римлян, достойное своим величием гения того человека, против которого оно было направлено. Есть ли что-нибудь общее между графом Растопчиным и бургомистрами Вены, явившимися в Шенбрунн приветствовать императора, к тому же еще столь почтительно? Исчезновение жителей Москвы до такой степени не соответствует флегматическому темпераменту, что подобное событие мне кажется невозможным даже во Франции» [210] .

209

Stendhal. Correspondance. T. I. P. 861.

210

Stendhal. Histoire de la peinture en Italie. P. 274 – 275.