От голубого к черному
Шрифт:
— Привет, — брякнул он. — Гуляешь?
— Вообще–то, Карл, я искал тебя. Ты в порядке?
— Дэвид, гуляешь? — он показал рукой на бар. — Все в порядке, щас принесу. — Глаза у него были покрасневшие, но трезвые. — Чистая водка и побольше льда?
В некоторые из этих затянувшихся ночей, когда Карл погружался в замкнутый мир в своей голове, я беседовал с Дайан. Она была спокойным, сдержанным человеком, в пении больше полагалась на сконцентрированную силу, чем на спонтанную ярость. Ее суховатая ирония была для меня своего рода отдушиной после глубокой печали Карла и мистической ерунды Йена.
— Я себя не слишком уютно чувствую со всей этой божественно вдохновленной ерундой, — сказала она мне. — Если ты думаешь, что то, что происходит в твоей голове пришло от
Карл ее беспокоил: «Он как будто не может стоять на ногах, все время падает. Он опирается на людей, чтобы обрести равновесие, а затем, пошатываясь, уходит от них прочь, рассчитывая, что они по–прежнему будут стоять сзади, чтобы поддержать его в случае падения. У него нет ощущения себя. Ему нужны люди, но он в них не нуждается. Как поется в старой песне: Она хочет, но она не хочет меня. Не понимаю, что это значит. Вот из–за чего мы на самом деле расстались. А еще то, что он заразил меня сифилисом. Но я уверена, он рассказал тебе об этом».
На сцене «Свободный жребий» стали держаться лучше, чем прежде. Чувство пространства Дайан преодолевало грубые хэви–металлические ритмы двух гитаристов. Мэтт, лидер–гитарист, охотно давал ей вести песню, его риффы оттеняли ее голос, точно крики боли от ударов. Перед каждым сетом и между песнями Дайан оставалась спокойной и тихой. Слова вырывались из ее горла, а она пристально всматривалась в темноту, точно сама удивляясь своему голосу. «Ты смотришь на своих детей/ Ты говоришь/ Они видят твои глаза/ У тебя на затылке». Я мог понять, почему она так привлекала Карла. В ней была глубина без противоречий: она была постоянной и неизменной.
«Треугольник» выступал вполне успешно. Случались кое–какие технические проблемы: гул от перегревшихся усилителей и помехи заставляли Карла с горечью говорить, что было бы неплохо, если бы мы прославились настолько, что могли бы играть акустические концерты на MTV. В большинстве клубов, где мы играли, сцена была настолько узкой, что звук отражался от задней стены. Выехав за пределы Бирмингема, мы начали понимать, кто такие наши фаны: люди, которые покупают майку на одном концерте и приходят в ней на другой. Неудивительно, «Дорога в огонь» всегда принималась хорошо. Мне стало казаться, что она о гастролях и о том, что Карл чувствует на сцене. «Они идут с тобой по дороге/ Их голоса, их лица, их руки/ Говорят тебе, что ты один». Поскольку это была спокойная песня, без агрессии «Третьего пролета» или «Города комендантского часа», возникало ощущение, что он немного теряется в ней. Нас радовало то, что у нас уже есть законченный альбом, — точно песни уже сыграны помимо нас и все, что нам оставалось, — это пропустить их через себя; казалось, это заставляло Карла чувствовать себя более обособленным от группы. Точно он боялся музыки. Выступления стали хаотичными, то, что должно было быть единым, все больше походило на вопрос и ответ.
Мартина беспокоил звук.
— Он слишком холодный, вы не пробираете публику. Никому не хочется уйти после концерта с ощущением холода и пустоты внутри.
Но на Дайан, которую не волновали коммерческие вопросы, наше шоу произвело впечатление.
— Мне не нравится твой лирический герой, — сказала она Карлу. — Я лучше послушаю The Fall или U2. Но это хорошо, когда напоминают, что на самом деле все гораздо сложнее, чем кажется.
Наша публика была полна энтузиазма, но немногочисленна. Мы играли в рок–клубах, иногда в залах над пабами, сотня человек в зале в лучшем случае. Мартин сказал, что переход на меньшие площадки не поможет, поскольку толпа обычно приходит вместе с площадкой.
— Вы должны сделать себя заметными.
Публика казалась моложе, чем в Бирмингеме. Мы ощущали свой возраст, разумеется, Карлу было двадцать восемь, а нам с Йеном по двадцать шесть. Теперь, когда «Треугольник» начал подниматься, мы стали понимать, сколько времени мы растратили впустую. Как все быстро движется. Фаны рассказывали нам о новых группах, которых мы почти не знали: Marion [50], Strangelove [51], Tindersticks [52]. Новая кровь, в ожидании подписания контрактов.
Мне запомнился один момент, когда возникло ощущение, что потерянное время застыло вокруг нас. Мы приехали в Ноттингем поздно, из–за того что у фургона «Свободного жребия» возникли проблемы с двигателем, пока мы ползли по раскаленной M1. Мы болтались по округе, уставшие и полураздетые. Возле запертых дверей ноттингемского «Рок–сити» уже собралось несколько фанатов. Когда мы припарковались, юная парочка помахала нам руками из тени дверного проема. Им было лет по восемнадцать; несмотря на жару, на них были черные, под цвет волос, кардиганы. Карл посмотрел на них и тронул меня за руку. — Мы стареем, — сказал он.
Я остро ощутил тоску по утраченной невинности, укол зависти.
Лучшим концертом тура стал последний: на «Сцене» в Хэнли, в Стоуке. Мы приехали вовремя, поселились в маленьком греческом отеле и сходили поесть пиццы. В Хэнли множество старых зданий, многие из них заброшены или назначены под снос. Дороги кривые и узкие, повсюду пробки на перекрестках. Возле клуба мы увидели постер «Треугольника» среди множества других на заложенном кирпичами окне церкви. Часы на невысокой башне застыли на без одной минуты три.
Пока «Свободный жребий» проводили саунд–чек, мы свалили из раздевалки в более приятную тень соседнего паба. «Дверь на сцену» — старинный театральный паб, сотни пожелтевших сигаретных карточек с портретами кинозвезд сороковых и пятидесятых без особого порядка развешаны по стенам. Единственная связь с соседним клубом — музыкальный автомат, в котором было столько металла, что пришлось бы использовать электромагнит, чтобы заставить его выдать джаз. Йен выбрал пять песен «Металлики», в том числе «Непрощенный» и «Друг страдания» — последнюю, возможно, для того, чтобы поддеть Карла, который молчал весь вечер. Он уже довольно давно пребывал в странном настроении, доставая Мартина тем, что все время слушал в автобусе The Pogues и Кристи Мур, да еще песню Шинед О’Коннор о том, что она покидает Англию, чтобы ее ребенок не вырос англичанином.
Бесконечные переезды — не лучший способ подготовиться к выступлению. Группа становится твоим миром: вы не можете общаться ни с кем другим и не можете побыть в одиночестве. Теряешь ощущение, что же для тебя самое главное. Становишься одержим техникой и оборудованием, как любовники, забывшие о романтике. Карл же изо всех сил держался за музыку, замкнувшись в своей скорлупе. Ему было наплевать, что это бесит всех остальных.
Ирония судьбы, в «Сцене» была невероятно маленькая для клубной площадки сцена. В двух футах от ударной установки была шлакобетонная стена с тремя наружными вентиляторами, сквозь которые можно было разглядеть мрачные задворки улицы. Саунд–чек показал, что бас–гитара и ударные немилосердно фонят, точно весь зал превратился в громкоговоритель. Это было настоящее наказание для нас. Клуб медленно заполнялся тощими, апатичными подростками в майках с Ride и Primal Scream. Мы купили выпить и сели сзади у бара. Я узнал несколько лиц, из тех, что видел на предыдущих выступлениях, но нас никто не заметил. Если верить Мартину, здесь всегда собирается изрядная толпа. А что еще нам оставалось делать?
«Свободный жребий» отыграли довольно мрачный сет, взорвавшись яростью, а затем спустившись по спирали в меланхолию. Барабаны Энди грохотали во мраке, точно гром, шипение фидбека расползалось в тишине, как дождь. «Линии мертвы» были наводнены электронными эффектами, угрожавшими заглушить песню. В «Даре», новой песне, которую они отрабатывали на сцене, гитара дико завывала между куплетами, которые сопровождало лишь медленное постукивание барабанов. «Этот дар, его голос темен/ Я пыталась вернуть его/ Этот дар пришел от тебя/ Я прежде не видала ничего подобного». Они все время пытались походить на «Треугольник». Но они не заимствовали наши мелодии или риффы, это было общее сходство, холодность, вибрация страха, которая, казалось, отравила и их тоже. Все равно что видеть, как чугун превращается в разбитое стекло.