От грозы к буре
Шрифт:
– Дед, говоришь? – вздохнул Удатный. – Ну, тогда ладно, раз дед. Но говорить не здесь будем. То, что я вас сюда привел, – моя вина. Каюсь. Простите, кто сможет. – Он натужно – мешал тяжелый живот – поклонился – достав-таки до земли рукой. – Сегодня я ее исправить хочу. Дружину свою верную с собой забираю, а кто за мной следом – милости прошу. Сами ведаете: я завсегда за правду со стариной стоял, а теперь вижу – и впрямь менять кое-что пора назрела, а то мы ныне друг с дружкой как стая собак голодных вкруг кости одной грыземся. Вспомнить пора бы, что не собаки мы – князья. Русь-матушку и так почти досуха со всех сторон обгрызли. Еще пяток-другой лет, и совсем нечего глодать будет. Эх вы, – махнул он рукой. Затем как-то неловко, по-стариковски, влез на коня и направил его прочь.
– Я брата не оставлю, – решительно произнес другой Мстислав, киевский, и тоже взгромоздился на своего коня. Вскоре старики поравнялись друг с другом, о чем-то неспешно беседуя.
– Вели и мне коня подать да скажи дружине, чтоб в обратный путь сбирались, – негромко приказал Владимир Рюрикович Смоленский своему тысяцкому. Он как-то виновато развел руками, сказав напоследок оставшимся: – Вот так вот, братья-князья.
А зять Мстислава, юный Даниил Романович, который сидел во Владимире-Волынском, даже прощаться не захотел ни с кем, молча развернулся и к своей дружине пошел. Да всем и без слов ясно было, что уезжает юный князь.
Остальные тоже как-то подозрительно зашевелились, зашушукались. А тут и еще один желание изъявил обратно податься, вслед за отцом. У молодого князя Святослава Мстиславича полки в основном пешие были, но драться умели, потому как с Новгорода да Пскова были собраны.
– Половина убыла, – присвистнул кто-то из тех, что еще оставались, но Ярослав начеку был и понял, что если сейчас хоть минуту упустить, то потом поздно будет.
– Тысячу гривен каждому князю, кто останется ныне. А дружине его само собой, – быстро произнес он и, чтоб звучало убедительнее, повысив голос, даже повторил на всякий случай: – Тысяча гривен!
– А за голову Константина я самолично еще тысячу новгородок выложу, – негромко молвил Мстислав Черниговский.
– И я столько же добавлю, – осклабился Ярослав.
Расчет верным был. Князья-то все небогатые оставались. Да что уж тут деликатничать – нищие попросту. Они и одной тысячи в своем городишке стольном, который во Владимирско-Суздальской Руси за селище большое сочли бы, в глаза за всю жизнь не видели, а тут сразу три сулят. И ведь по глазам видно, что не обманут, рассчитаются сполна да еще спасибо скажут.
– Это за голову. А ежели живой будет? – выкрикнул Александр Дубровицкий.
– Столько же накину, – тихо произнес Мстислав Черниговский.
– И дружинникам все грады, какие есть в Рязанском княжестве, на один день на поток [97] отдам, – почти весело крикнул Ярослав.
– А сил-то теперь хватит, чтоб одолеть? – это Ингварь Луцкий усомнился.
– А вот мы сейчас все сочтем и сразу в путь отправимся, – деловито заметил Мстислав Святославич, гостеприимным жестом хлебосольного хозяина приглашая всех в свой просторный шатер.
97
Отдать на поток – здесь: на разорение, на грабеж (ст. – слав.).
Там уже расторопные слуги мигом почти весь стол заставили угощеньями. Сама столешница не ахти какая, из грубых досок сколочена, вся в занозах, того и гляди в палец вопьются. Но это не важно. Зато с питьем и яствами полный порядок – гуляй, не хочу.
Поначалу и впрямь считать принялись. Однако занимались этим недолго, не больше часа, придя к выводу, что сил хватит вполне. Только в трех южных княжествах – Черниговском, Новгород-Северском и Переяславском, включая силы удельных князей – Курского, Рыльского, Путивльского, Брянского, Козельского, Карачевского и прочих, – имелось почти четыре тысячи конных и около двадцати тысяч пеших воинов. Еще двадцать общими усилиями наскребли князья турово-пинские и полоцкие. Конницы у них, правда, было вдвое меньше, но в общем-то получалась вполне приличная картина. Устоять против такой могучей рати Константин никак не мог.
К тому же и епископ Симон порадовал.
– Славен князь Мстислав Мстиславич Удатный, хоть и гневлив больно. Но те, что гневливы, завсегда и отходчивы. Думается мне, что смогу я его убедить не рушить единство Руси. Через день-другой, самое позднее – через пяток или седмицу, но он вас всех догонит вместе с прочими, кто подотстал, – заверил он. – Этот груз я уж на себя взвалю.
Тут и совсем на душе у оставшихся полегчало. А чтоб им вовсе не думалось чего лишнего, едва подвели итоги, как Мстислав Святославич стал всех торопить выдвигаться в путь.
Очень уж боялся черниговский князь, что из-за всех этих досадных промедлений проклятый рязанец убежит куда-нибудь и спрячется. А потом ищи его свищи как ветра в поле. Почему-то казалось Мстиславу, что кто так подло князей вешает, сам по натуре трус. Он и Ярославу о том не раз говорил.
Переяславский князь его не разубеждал, хотя был иного мнения. Однако он сейчас точно так же торопился. Уж больно его пугала почти сверхъестественная способность Константина в кратчайшее время собирать все полки в один-единственный концентрированный кулак, которым рязанец с умопомрачающей силой крошил своим врагам челюсти.
Хотя особой сноровки и он за ним не признавал. Иначе получалось, что победы Константина были заслуженными, то есть он, Ярослав, как полководец выглядел слабее рязанского князька, а это уже обидно. Гораздо приятнее было все спихивать на простое везение судьбы, на удачу, которая, как известно, не выбирает. Тогда выходило, что Ярослав ни при чем, просто пока ему не везет, но рано или поздно счастливая полоса у Константина закончится, и вот тогда-то они станут друг против друга на равных условиях.
– Ничего, ничего, – повторял он, как молитву. – Раз ему повезло, другой раз тоже, но вечного везения ни у кого не бывает.
До Ростиславля, самой западной окраины Рязанского княжества, стоящего на круто вздыбленном правом берегу Оки, они дошли лишь к вечеру третьего дня. Сильно тормозил дело обоз. Да и ладьи тоже плыли неспешно. Веслами люди махали лишь для приличия, полагаясь в основном на течение. Ока старалась, несла их, как могла, но, как известно, чем река полноводнее, тем ленивее бежит.