От грозы к буре
Шрифт:
– И о том я не знал, – обескураженно развел руками Мстислав.
– А невыгодно было сказывать, вот и не говорил тебе никто! Всем же ведомо, что ты за правду, за истину стоишь, что ради них можешь и на зятя пойти, чтобы честь на Руси блюлась! Кто ж тебе правду ненужную скажет?! – разошелся Константин. – И о том, что Ярослав твой, едва с постели начав вставать, тут же принялся во Владимире козни мне чинить, народ на измену подговаривать, тоже, поди, не слыхал?!
– Тут ты сам виноват, – тяжеловесно брякнул Удатный. – Не надо было ему под Коломной раны перевязывать да нянькаться, – и замолчал смущенно.
– Я не о нем – о ней думал, – честно произнес Константин. – Боялся, что больно ей сделаю. И потом, пусть не самолично, но все равно, ответ на мне, как на князе, за смерть его. И кем я перед ней предстал бы – убийцей ее мужа? От такого до самой смерти не отмыться.
– Чудной ты, рязанец, – хмыкнул недоуменно Мстислав. – Никак я что-то в толк не возьму, чего ты сейчас от меня хочешь? Почто позвал?
– Оправдаться хотел да объяснить все как на духу.
– Ну, считай, что объяснил и оправдался. А что ты не досказал, – и лукавая усмешка плутовато скользнула в русую бороду Удатного, – то мне Ростислава поведала. И про водяного сказывала, и про то, какой ты есть. Потому и сижу тут, а иначе говорить с тобой и вовсе бы не стал… Ну, ладно. С этим все. Дале-то что?
– А какой я есть? – затаив дыхание, спросил Константин. – Что она сказывала-то? Ты уж тоже, как на духу, Мстислав свет Мстиславич. Не томи душу, скажи без утайки.
– Ишь какой хитрый, – громогласно загрохотал смехом, хотя и несколько фальшивым, галичский князь.
Впрочем, он тут же умолк и смущенно кашлянул.
– То не для твоих ушей. Она передо мной как на исповеди, а это – сам понимаешь – святое. Одно лишь могу поведать – плохого там ни слова, ни полсловечка не было. Ты лучше продолжай, что сказать хотел, – ушел он от щекотливой темы.
– А чего тут говорить-то, – пожал плечами Константин. – Мира я хочу – неужто не ясно? И не только мира. Не тем мы сейчас занимаемся. Тут враг страшный чуть ли не на пороге стоит, а мы меж собой грызться продолжаем.
– Что за ворог? – построжел лицом Мстислав.
– Да ты и сам небось слыхал от гостей торговых про безбожных татар, кои ныне начали всю хорезмийскую страну зорить нещадно.
– Так, краем уха, не боле. Да и не любитель я купчишек слушать. Не мое это, – сознался Мстислав и полюбопытствовал, не утерпев: – А что, и впрямь они так сильны?
– Не то слово. Они свое войско не на тысячи – на десятки тысяч делят. Называют каждую тумен.
– Одному человеку таким скопищем, пожалуй, тяжко командовать, – как практик, заметил Мстислав.
– Тысяцкие у них тоже имеются, как и у нас, – поправился Константин. – И сотники есть, и десятники тоже.
– А-а-а, ну тогда ничего – управятся, – успокоенно отозвался Удатный.
– И таких туменов у них больше двадцати [94] , – вздохнул рязанский князь.
94
Тут Константин несколько преувеличил. Когда Чингисхан напал на державу Хорезма, численность всех его вооруженных сил не превышала 130 тысяч человек. Кстати, когда Батый шел на Русь, то он предположительно имел такое же количество – строго по числу царевичей-чингизидов, если не считать нескольких вспомогательных туменов, набранных из недавно покоренных стран и народов.
– Ого! – присвистнул Мстислав. – И вправду силища. Но о них нам думать рано. Сам помысли, где Хорезм, а где мы.
– Вот и шах ихний Мухаммед тоже так думал, – заметил рязанский князь. – Теперь кается, поди, да поздно.
– То шах, а то мы – Русь святая, – поучительно поднял палец Мстислав. – К нам они ежели и придут когда-нибудь, так и уйдут несолоно хлебавши. Не родился еще тот ворог, который Русь бы одолел, – добавил грозно.
– Может, и не родился, – вздохнул Константин, пытаясь припомнить, в каком именно году появился на свет разоритель Руси хан Батый.
Вроде бы уже должен был – не двадцатилетним же он на Русь пошел. К тому же не первая это у него кампания была. Он до того успел всю Волжскую Булгарию разорить. Хотя какая разница. Не в нем же дело. Его не будет – иной придет. Если память не подводила, к пределам Рязанского княжества сразу тринадцать чингизидов подкатили. И какое имеет значение, кто именно во главе того войска стоял или стоять будет.
– Только в одном случае мы их побьем, – добавил Константин веско. – Если все заодно встанем.
– А как же иначе? – искренне удивился Мстислав. – Только так.
– Что-то не вижу я единства этого, – буркнул рязанский князь.
Ему еще много чего хотелось бы сказать. Например, о том, как бездарно былая слава Руси ныне проворонена. Это когда-то воитель Святослав громил Хазарский каганат, когда-то Вещий Олег прибивал свой щит к вратам Цареграда. Все это было, никто и не спорит, но когда?! Уж больно много воды с тех пор утекло. Считай, двести лет без малого грызутся потомки Рюрика за свои вотчины – все делят их и никак поделить не могут.
Результат же налицо – ныне о Руси в Европе и не слышно вовсе, будто и нет такой страны. Могущественная держава, породниться с которой считали за великую честь короли Венгрии, Польши, Норвегии, Чехии и Франции, незаметно превратилась в кучу княжеств. Да, куча большая. Можно сказать, огромная. А что толку? Кучи, они разные бывают. В иной, кроме самих ее размеров, да еще запаха, вовсе ничего хорошего нет.
А ведь государство, точно так же как и любой дом, в постоянном уходе и заботе нуждается. Не гляди, что когда-то твои предки построили его прочным на диво да красивым на загляденье. Время все рушит безжалостно. Стоит лишь упустить годы, и обратно их уже не вернешь. Присмотрись внимательно: уже и тут и там щели появились, и крыша протекает кое-где, и пол подновить не мешает. Не маши лениво рукой, мол, на наш век хватит. Точно ли хватит? Но даже если и так – о детях твоих кто подумает? А ведь им здесь жить после тебя…
А обиднее всего то, что за это время ни войн особых не было, ни нашествий могущественных соседей. Сами во всем виноваты. Простор, чистота и свет царили в доме только до тех пор, пока семья дружной оставалась. Теперь же понастроил каждый клетушек и норовит вытеснить соседа из такого же закутка, как и свой.
Словом, много чего хотелось бы сказать Константину, но тогда уж больно долго говорить пришлось, а этого допускать нельзя. До ума лишь краткая речь доходит, длинная все больше до нервов норовит достать, да и время поджимало. Не хватало еще, чтоб к утру переполошился народ, увидев, что Мстислав еще не вернулся. Однако кое-что сказал, не утерпев: