От грозы к буре
Шрифт:
– … От советчика охраняй душу твою и наперед узнай, что ему нужно; ибо, может быть, он будет тебе советовать для самого себя… [102]
Поначалу тяжко было. Лет десять назад из монастыря он утек, и с тех пор ничего читать ему не доводилось, но потом, со временем, как-то освоился, побойчее забубнил:
– … Душа человека иногда более скажет, нежели семь наблюдателей, сидящих на высоком месте для наблюдения… [103]
Пока читал, от монотонного голоса глазки-щелочки хана совсем сузились, а после и закрылись. Убаюкал его Пятак напрочь. Оглянулся по сторонам воровато и тихо-тихо из шатра полез – вдруг удастся убежать. Каким-то чудом он и впрямь через весь лагерь прошел, книжицу к груди прижимая да приговаривая вполголоса:
102
Сир. 37:8.
103
Сир. 37:18.
– Господи, помоги.
Половцы на него косились, но не трогали, только следом пошли. Как поганых обмануть? Пятак до края стойбища дошел, но дальше идти не стал. Уселся на траву, книжицу открыл и снова вслух читать принялся.
Долго читал. Уж больно любопытны оказались воины-степняки. Едва же им надоело слушать и Пятак подумал, что пора и деру задать, приковылял какой-то старый половец, зараза кривоногая.
– Иди, – сказал, – обратно к хану. Он проснулся. Иди, не бойся. Ты хорошо читал – у него зубы утихли.
– Только в другой раз, – это уже сам Юрий Кончакович ему замечание сделал, – ты иное заклинание найди, посильнее. Боль не такая сильная, но еще чую я ее. Ищи пока его, а вечером снова придешь.
Три дня читал Пятак святое писание. На какой странице открылось, с такой и начинал, не разбирая. Три дня Юрий Кончакович дремал под монотонный бубнеж пленного русича, не понимая ни единого слова. Если бы ему потом поведали, что слушал он книгу премудрости Исуса, сына Сирахова, а также книгу Екклесиаста или проповедника, а еще и книгу притчей Соломоновых и книгу Иова, то он бы искренне тому удивился. Да и не в этом было для него главное, а в том, что русич нашел верные заклятья. Слабые, потому что зубы утихали, а потом опять ныли, но верные. В конце концов, помогли и они – совсем боль утихла.
– Я тебе волю обещал, – сказал он, хитро щурясь, и у Пятака сердце залилось от безумной надежды – неужто сдержит свое слово степняк вонючий?! – Я свое обещание выполнить должен, иначе мне верить никто не будет. Верно я говорю? – обратился он к приближенным.
Те в ответ только дружно закивали. Юрий Кончакович терпеливо подождал, пока толмач на русский язык все не переведет, про себя отметив, что он сам, пожалуй, даже лучше бы сказал, но нельзя. Не подобает хану великой половецкой орды унижаться, самолично в разговоры с пленным вступая. Не дело это. Достоинство подрывается. С князьями русскими еще куда ни шло, хотя он их тоже в душе презирал. Разве мудрый властитель будет чужой народ себе в помощь звать, если он с соседним родом чего не поделил. У них в степи о таком и слыхом не слыхивали.
– Я его выполню, – продолжил хан, довольно улыбаясь. – Но про срок, когда я тебя выпущу, я ничего не обещал. Теперь и до него очередь дошла. Ты будешь свободен через тридцать лет. Так я сказал. Пока же, когда повелю, читать будешь, а то вдруг у меня сызнова что-нибудь заболит.
Худо Пятаку стало, ой как худо. Поманил поганый, посулил волю, а ее, оказывается, тридцать лет еще ждать. Это же насмешка одна, а не воля. Но себя он сдержал, только зубами скрипнул, да желваки на скулах выступили от злости.
«Погоди, тварь, ужо придет срок, сочтемся», – подумал.
Вслух же смиренно вопросил:
– А что нужно сделать, чтобы ждать помене?
– Ежели доведется от раны тяжкой помирать, а твои заклятия сызнова меня спасут, – перевел толмач, – срок твой на пять лет скощу, а может, и на все десять. Отпущу и за выкуп хороший. Ты умный, крепкий, грамотный. За тебя меньше ста гривен просить негоже. Есть кому столько заплатить?
– Один я, – развел руками Пятак. – Как перст один.
– А пятьдесят?
– Сказано же, что один. Так что ни пятидесяти гривен, ни даже одной за меня никто не даст.
– Плохо. Тогда жди тридцать лет, – благодушно махнул рукой хан, давая понять, что он все сказал.
Пятак один раз пытался бежать – не вышло. Поймали и долго били. Совсем забить Юрий Кончакович не дозволил. Как чувствовал, что пригодится еще ему этот воин.
Следующий свой побег Пятак стал более тщательно готовить, чтобы уж точно все получилось. Хотел было осенью прошлой деру задать, когда хан под Ряжск пришел, – сорвалось в последний момент. Слишком рано Кончакович обратно в степь подался. Не успел Пятак. Одно хорошо – слуга-толмач под стенами города погиб. На его место хан Пятака назначил.
Ныне не то. Ныне грамотка эта Юрия Кончаковича на хорошую цепь посадила. Крепкую. Прочнее железа эта цепь, потому как из злата-серебра она выкована. Жадный степняк теперь никуда из-под Ряжска не уйдет, пока град не возьмет. Стало быть, время у него еще есть. Сидел Пятак в раздумье, гадая, какой же момент поудобнее выбрать, чтоб ноги унести.
– Иди поговори с воином пленным, – толкнул его кто-то бесцеремонно в бок.
Оглянулся, голову поднял – сам хан перед ним стоит.
– Иди, – повторил еще раз Юрий Кончакович. – Сейчас тебя бить станут. Не бойся. Легко побьют, только чтоб кровь была видна. Потом к нему кинут в юрту. Скажешь, бежать хотел, но поймали. Скажи, все равно убежишь. Ему предложи вместе бежать, а сам выведай, что еще он своему князю на словах поведать должен был. Выведаешь, срок сокращу.
– На сколь же лет? – нагло спросил Пятак, памятуя, как его один раз лихо надули.
Рисковал, конечно, маленько. Но чего ему терять, когда впереди еще двадцать семь лет половецкой неволи? Юрий Кончакович нахмурился.
Дерзит русич и кому? Самому хану. Такое прощать никак нельзя. Такое карать надо, чтоб впредь никому не повадно было. По сторонам оглянулся – рядом никого. Ладно, если и впрямь что дельное выведает, тогда и простить можно. Твое счастье. Сам ты не ведаешь, как ныне нужен.
– Может, и половину сниму, – подумав немного, добавил. – А может, и сразу отпущу. Смотря что он тебе скажет.
Гонец-неудачник только постанывал легонько, когда к нему Пятака избитого кинули. Первый час молчал, ни слова не говоря. Лишь когда тот ему ожоги на ступнях пеплом присыпал, да свою рубаху разодрав на полосы, забинтовал, поблагодарил слабым голосом и поинтересовался, кто он да откуда здесь. Пятак все честно рассказал. Только об одном умолчал. Клял себя в душе, но молчал, что Иуда он самый распоследний. Уж больно крепко волей его хан поманил. Предложил гонцу вместе бежать, как Юрий Кончакович и повелел. Тот, Родей – Родионом назвавшись, поначалу, о побеге услыхав, оживился. Потом же, когда узнал, что пешими уходить надо, только усмехнулся горько, а вместо ответа, от боли морщась, ноги свои перевязанные кверху задрал.