От Иерусалима до Рима: По следам святого Павла

Мортон Генри Воллам

— Он, наверное, был святым? — спросил я.

Глаза у юноши расширились, а губы сжались. Он несколько раз энергично кивнул, одновременно ладонью свободной руки выполняя загребающие движения. На греческом языке жестов это означало крайнюю степень чего-либо.

Кенхреи удивили меня. Я ожидал увидеть небольшую деревушку на месте, где некогда раскинулся всемирно знаменитый порт. Однако здесь не осталось ничего, если не считать стоявшей на берегу крохотной беленой хижины, которая, казалось, целиком перенеслась с коннемарских берегов. Со всех сторон Кенхреи окружали горы. Но там, где долина постепенно повышалась в северном направлении, в холмах открывался проход, и в самом центре

этого прохода возвышался огромный голубой купол Акрокоринфа.

Все население Кенхрей — состоявшее из двух сторожей оливковой рощи и одной престарелой дамы — собралось на берегу: очевидно, прибытие моторки являлось экстраординарным событием. Если вы любитель поразмышлять о тщете и скоротечности жизни, то вот вам прекрасная иллюстрация! Там, где некогда стояли могущественные флотилии из самых отдаленных уголков мира, сегодня не осталось ничего и никого, кроме двух старичков и одной старушки, которые спешат на берег, если появится крохотная моторная лодка. Впрочем, стоп! Похоже, я недооценил население Кенхрей. Здесь присутствовал еще как минимум один член общества: тощий старик, забравшись почти по пояс в воду, пытался ловить острогой рыбу.

На дне бухты лежали развалины древнего порта — того самого, откуда Павел отправился в Эфес. Когда-то они стояли на берегу, землетрясение сбросило их в море. Под толщей зеленой воды я разглядел фрагменты портовых стен. А у самого берега виднелись еще узнаваемые руины римского оборонительного вала — тоже жертвы землетрясения. Ни за что бы не поверил в то, что раньше здесь был древний порт, если бы не знал об этом заранее. Во времена Павла здесь существовала полукруглая бухта, со всех сторон окаймленная холмами. На одном конце мыса стоял храм Афродиты, на другом — святилища Асклепия и Исиды. В центре бухты (на плотине) установлена была колоссальная статуя Посейдона: в одой руке — дельфин, в другой — трезубец. За портом тянулись многочисленные складские помещения, которые постепенно переходили в город.

Я прошел в глубь долины, где выращивают оливки и пшеницу. Возвышенности и пригорки выглядели так, будто скрывают античные руины. А на склоне холма, как раз над развалинами порта, сохранились стены древней часовни, все еще покрытые штукатуркой и разрисованные грубыми контурами рыб. Рыбы — один из тайных символов христианства. Возможно, и эта постройка была одной из первых христианских церквей? Известно, что в павловскую эпоху в Кенхреях существовала церковь, и не исключено, что она была заложена при участии апостола. В Послании к Римлянам упоминается некая женщина по имени Фива (Феба). Павел представлял ее как «сестру нашу, диакониссу церкви Кенхрейской: примите ее для Господа, как прилично святым… ибо и она была помощницею многим и мне самому» ⁴⁷ .

Стоя на берегу пустынного залива и глядя вдаль, где на юге вздымались горы Арголиды, я вполне мог вообразить, что нахожусь в одном из самых глухих уголком Гебридских островов. Именно здесь Павел в исполнение обета обрил волосы. Впрочем, на эту тему написано множество исследований: кто дал этот зарок — сам Павел или его товарищ Акила? Согласно эфиопской версии, это сделали оба. В античные времена это была распространенная традиция (как среди евреев, так и среди язычников) — жертвовать свои волосы божеству, которое помогло избежать серьезной опасности. У Гомера мы встречаем упоминание о родителях, принесших в жертву божеству волосы детей. Император Нерон, впервые сбрив бороду, поместил волосы в золотой ларец и посвятил богам в храме Юпитера на Капитолийском холме. Вполне возможно, что в случае Павла речь шла об обычном назорейском обете, предполагавшем сбривание

волос, воздержание от вина и виноградного сока, а по истечении тридцати дней — снова снятие отросших волос и возложение их на алтарь Иерусалимского храма.

Вполне возможно, именно таковы и были намерения Павла. Он собирался посетить праздник Пятидесятницы в Иерусалиме. Для этого он должен был сесть на корабль пилигримов, который сначала шел в Эфес, а затем на юг, в Сирию. Нам известно, что апостол провел в Эфесе, по крайней мере, одну субботу, во время которой проповедовал в синагоге. Однако дольше остаться в Эфесе он отказался — возможно, обет влек его в Иерусалим. Оставив Акилу и Прискиллу присматривать за формированием общины, Павел сел на корабль, отправлявшийся в Кесарию.

Во время своего краткого визита в этот величайший город Малой Азии апостол обдумывал следующий этап миссионерской жизни. В качестве сцены для апостольской деятельности Павла Эфес был даже важнее, чем Коринф. Павел прибыл в Сирию весной 53 года. Летом того же года он покинул эту страну, чтобы отправиться в свое третье миссионерское путешествие. Он снова посетил «возлюбленных галатов», а вслед за тем пошел в Эфес, где провел три года, проповедуя Евангелие Христа.

В мои планы — буквально по шагам восстановить путь святого Павла — вмешалась стихия. Начался сезон дождей, а это означало, что дожди, которые по силе и ярости могли сравниться с тропическими ливнями, будут идти практически ежедневно. Такая же погода ожидала меня и в Малой Азии. Посему я решил, что будет благоразумно вернуться в Англию и лишь через полгода возобновить знакомство с Эфесом.

Глава десятая

Из Эфеса через Кесарию в Рим

Мое путешествие в Эфес; я осматриваю руины древнего храма Дианы и того театра, в котором серебряных дел мастера выступили против Павла. Далее я путешествую в Палестину, останавливаюсь у кармелитов и посещаю Кесарию. Затем сажусь на корабль, отправляющийся на Мальту; там моему взору предстает кладбище мертвых кораблей. После этого я плыву в Неаполь и добираюсь до Рима. Путешествие мое оканчивается возле гробницы святого Павла.

1

Капитан корабля был крепким и невозмутимым уроженцем Гебридских островов. Его голубые глаза настолько привыкли вглядываться в ночной туман или в нечто, находящееся за пределами обычной видимости, что приобрели какой-то особый, почти мистический блеск. Когда капитан смотрел на вас своим характерным остановившимся взглядом, казалось, будто он, впав в состояние транса, попросту никого не замечает. У него был необычный тембр голоса — низкий и глубокий, а поскольку обычно он говорил негромко, то создавалось впечатление, будто он мыслит вслух.

Когда наше судно проходило между южным побережьем Троады и северным берегом Митилены, капитан передал мне через стюарда приглашение подняться на капитанский мостик. Я застал его прильнувшим к биноклю — капитан внимательно разглядывал проплывавший мимо берег. Не отрываясь от своего занятия, он обратился ко мне с вопросом:

— Вам это ничего не напоминает?

Я внимательно пригляделся к проплывавшему мимо мысу Баба и холмам, подступавшим к заливу Адрамиттий.

Судно ощутимо покачивало. Стоял один из тех туманных мартовских дней, когда бирюзово-голубые волны Эгейского моря приобретают неприятный серо-стальной оттенок; а над горными вершинами собираются насыщенные громами и молниями тучи. Наплывающие клочья тумана внезапно скрывают из вида проплывающие острова, а самые высокие из гор как-то съеживаются и уменьшаются в размерах.