От имени науки. О суевериях XX века

Мороз Олег Павлович

И. Гунар рассказывал, как несколько лет назад умер один из его коллег, селекционер. Всю жизнь он имел дело с растениями. За многие годы у него дома образовался целый ботанический сад. Через несколько дней после печального происшествия Гунар встретил дочь покойного.

— Знаете, — сказала она, — даже растения почувствовали наше горе. Они сохнут, вянут.

— А может, вы просто перестали ухаживать за ними? Ведь не до того вам сейчас…

Она удивилась: странно, что такая простая мысль не приходила ей в голову.

«Все болезни — от Земли»

Писатель Валерий Аграновский напечатал в «Литературной газете» очерк «Визит к экстрасенсу», рассказал в нем, как

ходил на прием к одному лекарю. Прием — вполне официальный, в одной из поликлиник, с разрешения главврача. Внизу в вестибюле висит объявление:

«Товарищи! Если у вас имеются какие-либо сложности в семейной жизни, непонятные явления со здоровьем или болезни, трудно поддающиеся лечению, посетите наш кабинет социальной психологии!»

Перед «кабинетом социальной психологии» длинная очередь. Терпеливо пережидает обеденный перерыв.

«Вхожу и вижу: за столом сидит и ест бутерброд с колбасой лет под шестьдесят мужик (иначе, право, не скажешь) в грязном халате, который тем не менее ему не противоречит, как не противоречил бы рубщику мяса на рынке… Сажусь перед ним на стул. Подаю записку от главврача. Он делает последний смачный жуй, ставит под стол пустую бутылку из-под кефира и берет записку. Читает, шевеля губами (я знаю содержание): «Убед. прошу принять вне оч. журналиста Аграновского. Диагноз: бронхиальная астма». Вижу, что, прочитав, слегка приосанивается — неужели я у него первый из нашей братии?… Затем собирает со стола в ладонь хлебные крошки и интеллигентно не в рот, а выбрасывает в рукомойник, который находится здесь же, однако рук после этого не моет, а привычно обтирает о полы халата. Покончив с послеобеденным туалетом, какое-то время смотрит на меня и думает — с чего, вероятно, начать. Потом протягивает мне огрызок карандаша, листок серой оберточной бумаги из стопки, приготовленной заранее, и предлагает нарисовать расположение всех кроватей в моей квартире. «Подход» мне пока неясен, но, решив пить чашу до дна, безропотно рисую: вот диван в моем кабинете, вот постель тещи, вот — дочери, а вот и наша с женой спальня. Лекарь достает из кармана пулю с дырочкой, через которую продета леска, и начинает качать ее над моей постелью. Немного покачав, безапелляционно говорит, что мне обеспечены рак, инсульт, инфаркт и импотенция.

Хорошенькое начало!

Об астме, между прочим, ни единого слова за долгие пятнадцать минут общения, но я понимаю: перед лицом таких могучих испытаний астма — не болезнь. Что же мне делать, как избежать погибели? Ответ прост: поменять кровати. Лечь, например, на диван или туда, где спит теща…»

В очерке не упоминалось имя героя. Это дало повод некоторым читателям заподозрить, что история, рассказанная автором, — художественный вымысел. Так они и написали в редакцию, упрекая писателя в недостоверности изложенного. Сам экстрасенс (который без труда узнал себя), к нашему удивлению, также выразил некоторое недовольство анонимностью своего присутствия на страницах газеты. Он позвонил в редакцию и попросил принять его для крайне важного и срочного разговора. Такой разговор состоялся.

С Владимиром Федоровичем Михайловым (так зовут экстрасенса) мы договорились встретиться в одиннадцать, но я, грешным делом, опоздал на несколько минут. Когда подходил к кабинету, из угла коридора, наспех засовывая в портфель какие-то бумаги, ко мне метнулся невысокий плотный человек, ладный да веселый (веселье и довольство исходили от него, словно сияние). Только что, поднимаясь в лифте, я думал: предстоит тяжелый разговор, начнутся «опровержения» — то у Аграновского не так, да это… Как увидел Михайлова, сразу стало ясно: ничего-то он не будет опровергать, явился сюда по какой-то иной надобности. И точно — весь наш разговор касался возвышенных и благородных материй — «полезности», которую так вот запросто можно преподнести ничего не подозревающему человечеству.

Разговор наш я записал на магнитофон, а потому имею возможность точно, не полагаясь на память, воспроизвести речь моего собеседника.

— Сам я из Омской области, — начал свой рассказ Владимир Федорович. — А прибыл сюда не по такому поводу, чтобы посмотреть Москву.

— Неинтересно?

— Неинтересно. Мне интересно для человечества отдать полезность. За полезность должны мы бороться.

Что ж, трудно тут что-либо возразить. Еще когда сказано: «Сейте разумное, доброе, вечное…»

Прежде Владимир Федорович, как он сам говорит, был «совсем по другому мотиву»: по профессии он «радиотехник-механик». «Всю жизнь». Но вот уже лет восемь, как он занимается «полезностью». («Обстоятельство дела говорит о том, что человека спасти без лекарств — это же проблема!»)

Сейчас ему шестьдесят пять. Стало быть, о благе для человеческого рода он задумался года за три до выхода на пенсию. А выйдя, целиком погрузился в эту стихию, «бросил хозяйство, семью» (хотя и «не совсем»), подался в столицу.

— А что же это за «обстоятельство дела» такое, которое вас надоумило за медицину взяться? Бог, что ли, просветил?

— Не, я в бога не верую. Это все, что непонятно, мы всегда относим к богу. Мы не знаем природу, и в том смысле мы туда относим и толкаем: если непонятно — значит, бог. Но разве это правильно? Неправильно!

— Неправильно… Как все-таки вы узнали, что можете лечить?

— Сам себя спас.

Выясняется, что лет, стало быть, этак восемь назад (как раз на Первое мая было дело) у Владимира Федоровича разболелся живот, да так, что в больницу попал мой посетитель. Девять дней там пробыл. И вот на девятый день, когда в очередной раз разболелось, Владимир Федорович «этак машинально» просунул руку под рубашку («Была у меня такая рубашка-безрукавка»), погладил себя по животу, и… боль прошла.

— Что же с вами было? — спрашиваю. — Может, съели что? Диагноз-то был установлен?

Владимир Федорович как-то сразу утрачивает интерес к теме.

— Не-е… — отвечает он как-то вяло. — Они там ничего не установили, не разобрались.

О своем первом пациенте, вернее, пациентке, он так рассказывает:

— Пришел я однажды на работу, а кассирша и говорит — всю ночь, мол, не спала. «Чего ж, — говорю, — ты не спала?» — «Боль такая невероятная. Я, — говорит, — три раза новокаин себе вводила в вену, пачку анальгину сожрала, я и по полу каталась, и грелку прикладывала — болит!» — «Давай, — говорю, — помогу». Я ей так же, как себе, по животу поводил рукой, а сам думаю: «Сколько надо водить, черт его знает? Хватит или не хватит?» Понятия еще не имел. Посидела она возле меня, а потом говорит: «Это что за магическое средство? Перестало болеть…»

С тех пор через руки Михайлова прошли сотни болящих. Кому помог, те оставили восторженные благодарственные записи в специальном журнале (штуки три таких журналов Владимир Федорович таскает в своем портфеле). Кто не получил помощи, о тех журналы умалчивают.

Почти все благодарственные отзывы начинаются одинаково: «После воздействия биополем…» Надо полагать, сам Владимир Федорович и подсказывает, как писать.

О характере своей деятельности, он отзывается в таком же роде: он, дескать, не лечит, а «корректирует биополе». Как можно корректировать то, о чем никто понятия не имеет? Но вот поди ж ты — можно, оказывается. Провел рукой по больному месту — откорректировал. И то сказать: за лечение «радиотехника-механика» могут привлечь, а за корректировку — привлеки попробуй. Неизвестно, что это такое и к какому ведомству относится.