От Кибирова до Пушкина

Коллектив авторов

Возможно, некоторые образы «Подражательной» вариации связаны с этим текстом. Так, мотивы гнева, ненависти, злобы воспроизводят следующие после пушкинского двустишия («На берегу пустынных волн / Стоял он, дум великих полн») строки, которые интонационно и предметно (течение реки — морской шквал) противопоставляют вариацию ее образцу, «Медному всаднику»:

Был бешен шквал. Песком сгущенный, Кровавился багровый вал. Такой же гнев обуревал Его, и, чем-то возмущенный, Он злобу на себе срывал.

Неслучайно возникает в финале стихотворения и упоминание о любви, не столько биографически пережитой автором, сколько любви вселенской, мощной созидательной силе, творящей мир. Заметим, что больше любовная тема прямо не обсуждается автором вариаций — даже в, казалось

бы, требующих ее возникновения «молдавских» стихах. Возможно, что и здесь отразилась не только заявленная в «Скифах» дихотомия любви — ненависти, но и мотив забытой человечеством Любви, прозвучавший в блоковском «Сфинксе»:

Преломилась излучиной гневная бровь, Зарываются когти в песке… Я услышу забытое слово Любовь На забытом, живом языке…

Любовь для поэта, исследующего «Евангелье морского дна», оказывается главным творческим импульсом свободы — фактически таким же, каким она была для Создателя мира.

А. Сергеева-Клятис (Москва)

«Континент» и «Синтаксис»: К истории конфликта

В книге-биографии Д. Быкова «Булат Окуджава», вышедшей в серии ЖЗЛ в 2009 году, есть весьма интересный пассаж, относящийся к судьбе поколения «шестидесятников» и их наследию:

Непримиримые спорщики шестидесятых-семидесятых годов, не доспорив, оказались поглощены забвением, погибли вместе с империей, против которой боролись, — а между тем разобраться есть в чем. Сейчас-то и поговорить бы о том, кто оказался прав, но «стабильность» уравняла всех, не просто загнав полемику в подполье, но обессмыслив ее, — подчеркивает Д. Быков. — Споры интеллигентов имеют смысл, пока существует и играет свою роль интеллигенция — когда она исчезает как класс, все ее внутренние противоречия значат не больше, чем культурные проблемы позднего Рима. Какая разница, кто прав, кто виноват, если накрыло всех? [1235]

1235

Быков Д. Л. Булат Окуджава. М., 2009. С. 272.

«Накрыло» действительно всех, однако в историко-культурном смысле по-прежнему важно знать, о чем спорили вчерашние единомышленники, оказавшиеся в 1970–1980-е годы в эмиграции, на каком рубеже резко разошлись те, кто упорно и убежденно боролись в СССР против тоталитарной власти и засилия цензуры.

Вскоре после вынужденной эмиграции В. Максимов при поддержке А. Солженицына и немецкого медиамагната А. Шпрингера осенью 1974 года начал издавать в Париже журнал «Континент» — самое влиятельное и профессиональное издание третьей русской эмиграции. По воспоминаниям М. В. Розановой-Синявской, 3 марта 1974 года (через два дня после приезда на Запад) В. Максимов уже был в доме Синявских и «после первых приветствий, буквально третьей или четвертой фразой сказал: „Ну вот. Я начинаю издавать журнал. Есть деньги. Я приглашаю вас работать вместе. Мы издадим журнал под тремя именами: Вы, Андрей Донатович, я и Пахман [1236] . Вот под тремя именами будет журнал“» [1237] . Название «Континент» было предложено А. Солженицыным; A. Синявский склонялся к многозначному определению «Процесс», в котором угадывался бы кафкианский смысл; а М. В. Розановой изначально хотелось назвать журнал «Синтаксис» («просто я очень нежно относилась к самиздатскому вольному слову» [1238] , — поясняла она).

1236

Людек Пахман — чехословацкий шахматист и правозащитник; в 1972 году эмигрировал в ФРГ.

1237

Литературные встречи. Интервью с А. Синявским и М. Розановой // Стрелец. 1987. № 11. С. 43.

1238

Там же.

Поначалу союз между В. Максимовым и супругами Синявскими складывался вполне успешно, в состав редакции вошел также друг юности Андрея Синявского, соавтор по книге «Пикассо» (1960) Игорь Голомшток. В № 1 «Континента» он опубликовал статью «Парадоксы Гренобльской выставки», посвященную неофициальному советскому искусству. В создании первых номеров журнала Голомшток участвовал самым непосредственным образом, занимаясь

даже версткой и корректорской работой. В 1975–1976 годах он являлся постоянным представителем «Континента» в Англии, однако в июне 1976-го в одном из писем сообщил B. Максимову о решении выйти из редколлегии издания по личным мотивам. В ответном письме редактор «Континента» писал: «Повторяю, мне очень жаль с Вами расставаться. Но пусть время и логика событий сами определят, кто из нас прав» [1239] .

1239

Forchungsstelle Osteuropa (г. Бремен, ФРГ): F.2 (Максимов В. Е. / Континент).

Решение И. Голомштока было обусловлено тем, что к 1976 году отношения между В. Максимовым и супругами Синявскими заметно испортились: причиной тому послужили и чисто редакционные, и межличностные конфликты. Последней публикацией И. Голомштока в «Континенте» стала работа «Язык искусства при тоталитаризме» (№ 7, 1976). В дальнейшем этот известнейший, авторитетный искусствовед вошел в круг постоянных авторов «Синтаксиса».

А. Синявский опубликовал в «Континенте» под именем Абрам Терц три критических очерка: «Литературный процесс в России» (1974, № 1), «Памяти павших: Аркадий Белинков» (1974, № 2), «Люди и звери» [О Г. Владимове] (1975, № 3). Интересная, в чем-то парадоксальная статья о развитии «второй», неофициальной словесности в СССР, о литературе самиздата и тамиздата («Литературный процесс в России») вызвала бурю негодования в среде русской эмиграции. Печально известное сопоставление «Россия — Сука» (возникшее в контексте разговора о вынужденном еврейском исходе из России) А. Синявскому-Терцу не простили уже никогда, а сам он реакцию эмигрантской среды на собственные сочинения (прежде всего на «Прогулки с Пушкиным») назвал впоследствии «вторым судом над Абрамом Терцем».

Что касается взаимоотношений с «Континентом» и его главным редактором, то уже 19.07.1975 Синявский писал Максимову:

Затем я хочу просить у Вас отставку и с 5-го номера вычеркнуть мое имя из членов редколлегии, оставив его в списке: «при участии авторов». Дело это решенное и, на мой взгляд, приведет ко благу всех сторон. <…>

Выход из редколлегии я намерен подавать как можно скромнее и тише и в случае вопросов сторонних лиц, если таковые возникнут, мотивировать просто отсутствием времени (что в переложении на мои силы будет, в общем, и правдой). В душе сохраняю преданность «Континенту» и всегда буду рад помочь, чем только умею. Но я никогда не был склонен к «общественной деятельности», и участие в «Континенте» лишний раз доказало, что самому мне лучше держаться «островного» положения.

Надеюсь, мой уход из редколлегии не ухудшит наши с Вами дружеские отношения, а может быть, и улучшит. Но на этом уходе я настаиваю и прошу принять это письмо как личное заявление. [1240]

1240

F. 2 (Максимов В. Е. / Континент).

Днем позже В. Максимов очень тепло и уважительно отвечал А. Синявскому:

Дорогой Андрей Донатович, без всякого кокетства и лукавой задней мысли я должен сказать Вам, что весьма сожалею о Вашем, даже тихом, как Вы называете, выходе из «Континента». Но Вы достаточно ответственный человек, чтобы решать сами за себя, Ваше письмо я принимаю к сведению и руководству.

Но, как это нам с Вами (старым скептикам!) ни покажется смешно, мы начали историческое дело. И если в самом начале пути мы начинаем расходиться из-за эмоциональных пустяков, то мы не стоим этого дела и грош нам цена при всех наших литературных достоинствах. [1241]

1241

F. 2 (Максимов В. Е. / Континент).

Под определением «эмоциональные пустяки» скрывались весьма серьезные мировоззренческие и межличностные конфликты между В. Максимовым и М. В. Розановой. В том же письме от 20.07.1975 редактор «Континента» подчеркивал:

При всем моем высоком уважении к Марии Васильевне я не могу допустить, чтобы какой-либо из сотрудников журнала мог навязывать последнему свою волю. Если Вы внимательно проанализируете все конфликты внутри «Континента» за этот год, Вы неминуемо придете к выводу, что все они вытекают из химер, которые то и дело возникают в слишком эмоциональном воображении Вашей жены. [1242]

1242

F.2 (Максимов В. Е. / Континент).