От Кибирова до Пушкина

Коллектив авторов

Или Блок, который убожество первой мировой войны доказывает тем, что она не очень заметна: «Довольно маленького клочка земли, опушки леса, одной полянки, чтобы уложить сотни трупов людских и лошадиных. А сколько их можно свалить в небольшую яму, которую скоро затянет трава или запорошит снег». И дальше в той же изумительной статье: «Жить стоит только так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни: все или ничего…»

Как говорит Жорик: «Воровать, так миллион, е…ть, так королеву». И ведь эти хулиганские безмерные требования, как правило, совсем не значат, что носитель этой горделивой идеологии откажется стибрить плохо лежащую десятку или трахнуть захмелевшую буфетчицу. Просто десятку эту он тут же незамедлительно пропьет или проиграет в игровых автоматах, а со своей случайной подругой не будет церемониться — чай не королева.

И скука, скука, и святая злоба, и неужели и через четверть века «все будет так, исхода нет»?!

Исход наступит через пять лет, а через четверть века будет праздноваться уже десятилетие Великой и Ужасной Октябрьской Социалистической Революции,

то-то настанет веселье, то-то торжество свободы и красоты. И никакой обывательской пошлости.

Кто доживет, оценит.

Потому что все это манящее и блазнящее Великое и Ужасное оказывается на поверку очередным обманом, в лучшем случае смешным и жалким, как в Изумрудном Городе, но чаще омерзительно и мелочно злобным и жестоким и неизбывно, невыносимо тупым и пошлым, как в наших с вами злосчастных городах.

А Единственный по-настоящему Великий запросто ходит в гости к карлику Закхею, и воистину, непомерно и невыносимо, Ужасный «трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит», и, идя на муку, исцелит отрубленное перепуганным Петром ухо своего мучителя…

К чему я все это, собственно?

Сам уже почти забыл, взъярившись, что затеял весь этот хай с единственной целью — подчеркнуть достоинства моего не очень прописанного фельдшера Юлика, который, несмотря на то, что в отличие от своего прототипа не стал известным русским поэтом, и вообще «особенной интеллекцией блистать не мог», является, по замыслу автора настоящим положительным героем нашего времени, именно потому что никогда не оставляет свою маленькую доброту в прихожей. Он даже приезжал в Колдуны еще два раза, сменить ладины повязки и снять швы. И даже, чертыхаясь про себя, согласился отвести домой бабы шурины гостинцы — соленья, варенья и совсем уж ненужную ему картошку. И ведь не выбросил ее, довез, весь потный и злой, до дома целых полмешка, надо сказать к большому удовольствию своей маменьки.

Ну а бессмысленный и тусклый свет фонаря у аптеки покажется нам райским сиянием, когда/если разгоряченные носители мечты в тишотках с кубинским красавчиком, или арабской вязью, или с какой-нибудь солярной символикой побьют фонари и погромят аптеки, и мы в очередной раз узнаем «холод и мрак грядущих дней».

Юношам же бледным, собирающимся на Форум молодых писателей России в Липках, я настоятельно советую учиться описывать и понимать фонари не у певца Прекрасной дамы и красногвардейской шпаны с раскосыми и жадными очами, а у «Человека, который был Четвергом».

См.: Гилберт Кийт Честертон, Собрание сочинений в пяти томах, том 1, стр. 186.

Т. Кибиров (Москва)

Несколько штрихов к пребыванию Вяч. Иванова в Москве в январе-феврале 1909 года

Среди многочисленных работ Н. А. Богомолова есть статья «История одного литературного скандала» [424] , посвященная некоторым обстоятельствам пребывания Вяч. Иванова в Москве зимой 1909 года, центральным эпизодом которого стал его реферат «О русской идее», прочитанный 27 января в Литературно-художественном кружке. Это чтение ознаменовалось скандалом, нашедшим свое отражение в мемуарах Андрея Белого [425] , а также в газетных статьях и письме В. К. Шварсалон к М. М. Замятниной от 29 января 1909 года (публикации в прессе Н. А. Богомолов в упомянутой статье цитирует, вводя в научный обиход, а письмо — впервые публикует). Скандал, как известно, развивался в два этапа: сначала Н. Н. Русов резко выступил против именования Вяч. Ивановым Белого и Блока «народниками», аплодисменты ему со стороны публики Иванов воспринял как личную обиду и заявил о том, что покидает заседание. Потребовались такие же аплодисменты — уже ему, — чтобы Вяч. Иванов остался. Однако последовавшие затем выступления С. В. Яблоновского (Потресова) и Ф. Ф. Тищенко, изобиловавшие резкими нападками на декадентов, привели к тому, что с Белым (всячески поддержавшим положения реферата Иванова) произошел срыв: с криком: «Ложь!» он бросился на Тищенко, называя его подлецом и угрожая «оскорбить действием».

424

Богомолов Н. Русская литература начала XX века и оккультизм: Исследования и материалы. М.: НЛО, 1999. С. 239–254.

425

Андрей Белый. Между двух революций. М., 1990. С. 233–234, а также — «Берлинская редакция „Начала века“» (РГАЛИ. Ф. 53 (Андрей Белый). Оп. 1. Ед. хр. 27. Л. 56–59), опубликовано: Богомолов Н. Русская литература начала XX века и оккультизм. С. 246–248.

Дуэль не состоялась: благодаря настоянию М. Гершензона Белый взял оскорбление назад, однако этот случай надолго закрепил за ним репутацию скандалиста. Хотя В. Брюсов писал Вяч. Иванову 29 января, что он «принял все меры, чтобы для Белого инцидент не имел дурных последствий» [426] , избежать их не удалось. Приведем здесь фрагмент статьи, описывающей «масленичное обозрение» в Московском манеже в первых числах февраля — постановку раешного типа:

В

третьем акте все масленичные грешники попадают в преисподнюю <…>. Между прочим, в «чертоги преисподней» попадает и декадент «Андрей Бледный», который рекомендует себя со сцены так: «Неужели вы меня не узнаете? Я — Андрей Бледный, который по вторникам ругается площадными словами в литературно-художественном кружке и которого скоро отвезут в Преображенскую больницу» [427] .

426

Литературное наследство. Т. 85. Валерий Брюсов. М., 1976. С. 520.

427

Гулянья в городском манеже // Московские ведомости. 1909. № 28. 5 февраля. С. 5. Московская Преображенская больница функционировала как психиатрическая.

Публикуемое нами письмо рассказывает как о скандале 27 января, так и о других событиях, связанных с пребыванием Ивановых в Москве, и о первой неделе после возвращения в Петербург.

Оно написано Верой Шварсалон своему брату Сергею Шварсалону [428] в Юрьев, где тот учился на юридическом факультете местного университета и жил по адресу Ботаническая улица, дом 22, кв. 1. Письмо посвящено пребыванию Иванова с Верой и Лидией в Москве. Прибыли они в Москву между 21 и 26 января: 20 января Вяч. Иванов еще выступал в Санкт-Петербурге на заседании Религиозно-философского общества, где принял участие в обсуждении реферата Д. Философова «О богостроительстве и богоискательстве», который был, в свою очередь, ответом на доклад В. А. Базарова с тем же названием 9 января в Санкт-Петербургском литературном обществе. А уже 27 января Иванов выступал в московском Литературно-художественном кружке.

428

О судьбе Сергея Шварсалона, приговоренного к расстрелу в сентябре 1941 года как японский и польский (!) шпион, см.: Гнетнев К. 1) Достоинство правды // Север. Петрозаводск, 2007. № 11–12. С. 158–189; 2) Беломорканал: Время и судьбы. Петрозаводск, 2008. С. 262–297.

Датируется письмо довольно легко — это суббота, 14 февраля 1909 года, через неделю после возвращения Веры вместе с Вячеславом из Москвы.

Извинения Веры за отсутствие писем не случайны: хранящиеся в отделе рукописей РГБ письма С. Шварсалона этого времени показывают, что он действительно чувствовал себя крайне одиноко и много писал Вере и Вячеславу, зачастую не получая от них ответа. 6 февраля, прочитав в газетах (скорее всего, в «Речи») о скандале в Литературно-художественном кружке, он обращался к Вяч. Иванову:

…пожалуйста, напишите мне о Москве, что там произошло, что случилось на твоем реферате, что было с тобой во время и после, когда вы вернулись, что делаете сейчас [429] .

12 февраля он вновь пишет ему:

… до сих пор не получил ответа… я даже не знаю, где ты и Вера? Когда вы вернулись? Какие впечатления из Москвы? Что делаете сейчас? [430]

Несмотря на то что Вяч. Иванов вернулся в Петербург 8 февраля, он на письма пасынка не ответил, и 17 февраля Сергей пишет уже Вере (письмо, отправленное ему сестрою тремя днями ранее, он явно еще не получил):

429

ОР РГБ. Ф. 109 (Иванов В. И.). Карт. 38. Ед. хр. 56. Л. 5–5 об. Далее при цитировании материалов из этого фонда номер и обозначение фонда не указываются, указывается только единица хранения и листы.

430

Там же. Карт. 38. Ед. хр. 56. Л. 7.

Дорогая Верочка,

Вот уже третье письмо, что я пишу вам, не считая открыток. Одно, первое, было заказное. Я очень скучал и скучаю без малейших новостей от вас; ведь, Верочка, пойми же, что я все-таки ужасно одинок; но теперь я начинаю беспокоиться и очень беспокоиться. Я ничего не знаю, как и когда вы вернулись из Москвы, не знаю, что там произошло и как вы провели время… [431]

Как мы видим, Вера целую неделю после возвращения из Москвы не могла собраться написать брату. В том, что касается скандала 27 января, сообщаемые ею сведения корреспондируют с ее уже упомянутым письмом от 29 января, написанным еще из Москвы; с небольшими разночтениями они воспроизводят одну и ту же версию, однако публикуемое письмо содержит дополнительные штрихи к зимнему пребыванию Вяч. Иванова в Москве в 1909 году. Это касается двух его выступлений в «Кружке свободной эстетики», первое из которых состоялось в пятницу, 30 января, и было незапланированным, а второе, видимо 6 февраля, было посвящено Андрею Белому и перекликалось тематически с прочитанным ранее рефератом. Кроме этого, в письме приводятся и иные неизвестные ранее обстоятельства пребывания Ивановых в Москве.

431

Там же. Карт. 39. Ед. хр. 13. Л. 1.