От Кибирова до Пушкина
Шрифт:
3. Напротив того, в «Девятом ударе» Гринок фигурирует в другом контексте: «трезвый день» противопоставлен «химерам»; лирический герой отрекается от любви; «зеленая страна» (страна разлуки/смерти), где «мирные пейзажи» становятся «ареной катастроф», трактуется как сон и «бредни»; соответственно, Гринок немедленно вырождается в обыкновенный «шотландский городок».
Неужели мне могли присниться Бредни про зеленую страну? — Утонули? — В переносном смысле. — Гринок? — Есть. Шотландский городок. Все метафоры как дым повисли, Но уйдут кольцом под потолок, Трезвый день разгонит все химеры…В комментариях к циклу Гринок справедливо поясняется как «город в Шотландии» [903] . Однако подобный комментарий, фиксируя «конкретное географическое указание», соответствует только вырожденной форме символа, представленной в «Девятом ударе». А потому необходимы дополнения, в которых интерпретировался бы тот «высший смысл» топонима, что актуализирован в «Пятом ударе» и «Восьмом ударе». И здесь
903
Кузмин М. А. Форель разбивает лед. С.769; ср. также, напр., коммент. в изд.: «Гринок — шотландский порт на западе от Глазго» — Кузмин М. Стихотворения. Поэмы / Примеч. С. С. Куняева. Ярославль, 1989. С. 354; «Гринок — портовый город в Шотландии к западу от Глазго» — Кузмин М. Избр. произведения / Коммент. А. Лаврова, Р. Тименчика. Л., 1990. С. 548.
904
См.: комментированное издание на языке оригинала: Nodier Ch. Contes /Сост., предисл., коммент. В. А. Мильчиной. М., 1985. С. 143–317; также комментированный перевод: Нодье Ш. Фея Хлебных Крошек / Пер., предисл., коммент. В. А. Мильчиной. М., 1996.
Главный герой повести — Мишель-плотник. И имя, и приверженность к нормандскому монастырю Архангела Михаила уже значимы для Кузмина, с его культом патрона — Архангела-Воителя [905] .
Если представить «краткое изложение сюжета» [906] , то Мишель — добронравный юноша, который живет в Нормандии, в Гранвиле. Здесь завязывается сюжет его фантастических отношений с удивительной карлицей-нищенкой, обитающей на паперти местного храма и прозванной «Фея Хлебных Крошек», потому что она «собирала остатки завтраков» у школьников [907] . Школьники, в том числе и Мишель, любили ее за приветливость, а также за то, что она обладала загадочным знанием всех языков и охотно помогала готовить уроки. В некий момент странная нищенка открывает Мишелю, что мечтает отправиться в плавание на Восток и для этого она должна попасть в Гринок (Greenock), который находится «в шести или семи лье к западу от Глазго, в графстве Ренфру»:
905
См. комментарии к стихотворению «Сумерки»: «Архангел Михаил (святой Кузмина) считался покровителем рыбаков; согласно легенде, архангел в нач. VIII в. явился бретонскому епископу и велел построить церковь (Mont Saint Michele) для защиты от морских опасностей» (Кузмин М. Избр. произведения. С. 540–541). Примечательно, что, по наблюдению исследователей, вагнерианские мотивы цикла «Морские идиллии», в который включено стихотворение «Сумерки», перекликаются с циклом «Форель разбивает лед» (Шмаков Г. Михаил Кузмин и Рихард Вагнер // Studies in the Life and Works of Mixail Kuzmin. Wien, 1989).
906
Ср.: Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм: Исследования и материалы. С. 115.
907
Нодье Ш. Фея Хлебных Крошек. С. 99.
Не знай я тебя, как сожалела бы я о том, что покинула Гринок, откуда корабли отправляются в плавание ежедневно и где мне, уж во всяком случае, не приходилось бы спать на холодных камнях паперти, открытой всем ветрам, — ведь в Гриноке у меня был и, коли есть на то Господня воля, остался и поныне прелестный маленький домик, прилепившийся к стене арсенала [908] .
Добронравный Мишель отдает «Фее» сбережения. В повести происходят всякого рода неожиданные повороты и события, когда Мишель снова и снова встречает «Фею» без средств, в беде, далеко от Гринока, но — несмотря на нужду — опять и опять жертвует последние деньги, дабы она наконец добралась до города мечты. Более того, Мишель дает клятву: когда достигнет подходящего возраста — жениться на карлице, а она станет ему «женой почтительной и послушной» [909] . А пока странствия привели Мишеля в неизвестный город, где юношу, однако, чудесным образом знают. Встреченная красавица, которую он спросил «о названии близлежащего города», именует Мишеля «красавчик плотник» и недоумевает, как он мог забыть — может, дело в вине или эле? — ее,
908
Там же. С. 112–113.
909
Там же. С. 160.
малышку Фолли Герлфри.
— Я спрашивал вас о другом, Фолли, — отвечал я, посмеявшись над этим недоразумением, — сам не знаю как, но я забыл название города, куда мы с вами теперь входим, хотя я не пил сегодня <…> вообще ничего, кроме грязной и соленой воды, которая, должно быть, отшибла мне память…
— Вы забыли название Гринока! — воскликнула Фолли, уставившись на меня круглыми черными глазами [910] .
Хотя Мишель таким образом достиг Гринока, выяснилось, что здесь никто не видел домика нищенки и даже не слышал о ней. Пребывание юноши-плотника в удивительном городе оборачивается катастрофой: его клеветнически обвиняют в убийстве, осуждают, возводят на эшафот. Но является «Фея», истина открывается, приговор снят. Мишель переселяется с избранницей в ее домик, который неведом, поскольку мал и волшебен. Герои вступают в брак, они счастливы и богаты, а «Фея», днем оставаясь забавной карлицей, ночами посещает мужа как прекрасная Билкис — Царица Савская. Это, впрочем, еще не финал волшебной сказки. По поручению любимой Мишель должен найти мандрагору, которая поет. Он оставляет Гринок.
910
Там же. С. 167.
Повесть ведется от лица Мишеля, а слушает ее условный «автор», который в начале повести встречает Мишеля (в день святого Михаила) в Глазго — в образцовом доме для умалишенных. В доме для умалишенных повесть фактически и завершается: автор узнает, что Мишель исчез — то ли бежал, то ли улетел с обретенной поющей мандрагорой. Автор посылает слугу в Гринок, где тот находит многих персонажей повести, но Мишеля (которого все помнят и жалеют) в Гриноке не видели, о «Фее Хлебных Крошек» не слыхали, «а что до ее домика возле арсенала, его, должно быть, разрушили господа военные инженеры» [911] .
911
Там же. С. 345.
Сходство символики топонима «Гринок» в сказочной повести и в стихотворном цикле очевидно. Однако Ш. Нодье, мягко говоря, не самый упоминаемый писатель в текстах Кузмина. Не назван Нодье и в письме Кузмина В. В. Руслову (ноябрь — декабрь 1907 года) — авторитетном «списке» пристрастий, важных для изучения «связей творчества Кузмина с творчеством того или иного художника, названного в перечислении» [912] . Вместе с тем в письме В. Я. Брюсову от 20 января 1908 года Кузмин, предлагая тексты, которые он мог бы перевести, составил список, находящийся, по мнению Н. А. Богомолова, «в тесной связи с его литературными вкусами того времени, о которых он сообщал В. В. Руслову» [913] . И показательно, что в этот вариант «списка» пристрастий Нодье включен:
912
Богомолов Н., Малмстад Дж. Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха. С. 222–223.
913
Кузмин М. А. Стихотворения. Из переписки / Сост., подгот. текстов, примеч. Н. А. Богомолова. М., 2006. С. 186.
Из намеченных для издания авторов, не данных еще в перевод определенным лицам, я бы охотно взял Нодье. Так как франц<узской> литературой заведуете Вы, то не могли ли бы Вы мне сказать, не взят ли Нодье кем-нибудь и что именно из него желательно перевести. Из необъявленных, но возможных я бы не отказался от Меримэ, Стендаля и Ж. де Нерваль. Мог бы итальянских малоизвестных новеллистов [914] …
И снова — в письме от 20 февраля:
Относительно Nodier я очень просил бы Вас не как редактирующего французским отделом «Пантеона», но лично как человека, ко вкусу и знанию которого имею безусловное доверие, совета, что мне выбрать для перевода [915] .
914
Там же. С. 185.
915
Там же. С. 187.
К сожалению, «планы переводов из Ш. Нодье не осуществились», но зато переписка с Брюсовым свидетельствует о значимости для Кузмина творчества французского прозаика.
Шарль Нодье (1780–1844) занимал особое место во французской литературе: он был автором экстремально романтических текстов («мрачный, но не столь уж значительный» [916] роман «Жан Сбогар» назван, как известно, в V главе «Евгения Онегина» и, по мнению В. В. Набокова, послужил источником «хоррорного» сна Татьяны [917] ) «и тем не менее не стал теоретиком романтизма — и в литературе, и в политике он сторонился группировок, течений, партий, ставя на первое место духовную независимость и чуждаясь определенности тех или иных литературных или политических доктрин» [918] . Эта позиция выражалась, в частности, в пристрастии Нодье к жанру фантастической сказки, замечательный образец которого — «Фея Хлебных Крошек».
916
Набоков В. В. Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина. М., 1999. С. 283.
917
Там же. С. 510.
918
Мильчина В. А. «Другой, может быть, сказал бы все это лучше, но никто не сказал бы этого так, как он…» // Nodier Ch. Contes. С. 6.
По лапидарному определению В. А. Мильчиной, сказку «Фея Хлебных Крошек»
…можно прочесть в нескольких различных ключах. Можно — просто как сказку, где герой, с честью выйдя из испытаний, как и полагается сказочному герою, получает в конце невесту и благополучие. Можно — как романтическую легенду вроде легенды о Голубом цветке в романе Новалиса «Генрих фон Офтердинген» (в «Фее» герой тоже ищет таинственный цветок, от которого зависит его судьба). Можно — как рассказ человека, подверженного ночным кошмарам, о посещающих его сновидениях. Можно — как литературное воплощение масонских теорий (на заднем плане повести — типично масонский мотив строительства храма царя Соломона, на переднем — моральное совершенствование человека). Можно — как сатиру на современные наукообразные теории <…>. Можно — как изложение философических теорий самого Нодье о преображении рода человеческого, его «воскресении» в новом нравственном и физическом облике [919] .
919
Мильчина В. А. О Нодье и его героях // Нодье Ш. Фея Хлебных Крошек. С. 23–24.