От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-Нор
Шрифт:
Осенью, по словам местных жителей, отлёт производится в том же направлении.
С началом валового прилёта уток начались и наши каждодневные охоты за ними. В этих охотах принимали горячее участие и казаки [99] , стрелявшие дробью-самоделкой. Впрочем, вскоре весь запасной свинец вышел, и наши сподвижники должны были прекратить стрельбу дробовиками; из винтовок же разрешено было мною стрелять только крупных птиц — гусей, лебедей, орлов и т. п. Охота собственно на уток постоянно была баснословно удачна. Обыкновенно десятками считали число убитых, да и то еще ограничивали свою стрельбу, имея не слишком большой запас дроби и не зная, что делать с убитыми утками. Последних требовалось ежедневно для еды по три штуки на брата, так что в нашем котле, для завтрака, обеда и ужина, каждодневно варилось 24 утки. Таков бывает аппетит у путешественников, для которых, при жизни на открытом воздухе и постоянном
99
Казаки, оставленные в Чархалыке, присоединились к нам на Лоб-норе; сюда же вскоре прибыл и Заман-бек, ездивший во время нашего отсутствия в г. Корла; по требованию Бадуалета.
На охоту отправлялись мы обыкновенно в полдень или немного ранее, когда солнце уже достаточно обогреет, а утки начнут свою жировку по солончакам. В это время, занятые едой, птицы гораздо непугливее. Притом, бродя постоянно по льду озёр, начавшему с половины февраля сильно таять, часто случалось проваливаться иногда до пояса. Подобное купанье весьма чувствительно и в тёплый день; в морозное же утро, вымочившись, пришлось бы возвращаться домой.
Охота начиналась от самой нашей юрты. Оглядевшись вокруг, почти всегда можно было заметить несколько стад, то на грязи по берегам озёр, то на льду. На последний особенно любят садиться шилохвости, тогда как красноноски и полухи [серухи] — Anas strepera — предпочитают открытую воду. Сидя плотной кучей, стая всегда глухо бормочет; на покормке же слышится издали щекотанье клювов и шлёпанье по грязи. Сообразив, к какой стае удобнее подкрасться, отправляешься к ней, сначала обыкновенной ходьбой, потом согнувшись и, наконец, ползком. Из-за тростника подкрадёшься шагов на сотню или ещё ближе, выглянешь украдкой, — и сердце замрёт от охотничьей ажитации. Перед вами, словно жидкая грязь, копошится масса уток; только торчат головы, да белеют шеи в этой безобразной массе. Переведя дух, приложишься; один выстрел грянул в сидячих, другой в лёт, — и целый десяток, иногда даже более, убитых или подстреленных, валится на лёд или на землю. Многие тяжело раненые отлетают в сторону и также падают, но их некогда собирать, — это добыча орлов, ворон и луней, которые издали следят за охотниками.
С шумом бури поднимутся после выстрелов ближайшие стаи, но, покружившись немного, опять усядутся, иногда на тех же самых местах. Тем временем подберёшь убитых, изловишь подстреленных, сложишь всё это в кучу где-нибудь в тростнике, чтобы взять на обратном пути, и отправляешься к другой стае. Здесь повторяется та же самая история. Иногда стадо сидит далёко от тростника, так что подкрасться близко невозможно; тогда пускаешь заряд шагов на полтораста. Даже на таком расстоянии случалось убивать самой крупной дробью по несколько экземпляров. Впрочем, при подобном выстреле падали лишь те утки, которым попадало в голову, шею или крыло.
Наскучив бойней в стае, мы с товарищем отправлялись на стойки, стрелять в лёт одиночных. Подобным образом скорее можно было добыть и экземпляр для коллекции, тогда как в стаях убивались почти исключительно шилохвости. Места для стоек выбирались обыкновенно в тростнике, чтобы лучше укрыться. Стрелялось только по выбору; иначе не успевал бы ружьё заряжать, столько проносилось уток через самую голову; изредка вылетали гуси, цапли, чайки, луни и попадали под выстрел. Как обыкновенно весной, довольно было промахов, ещё больше уходило раненых; но всё-таки, простояв часа два, три, можно было настрелять не мало.
Местные жители не стреляют уток, но ловят их в нитяные петли, которые ставятся на местах жировок птицы. Таким способом каждый промышленник добывает в течение весны до двухсот экземпляров.
Как быстро шёл валовой прилёт птиц на Лоб-норе, так скоро он и окончился. Вся громадная масса уток прилетела в две недели, даже того менее, так что с 20 или 22 февраля только изредка можно было заметить вновь прилетающие стаи. Притом же ранний весенний прилёт в описываемой местности был чрезвычайно богат по массе птицы, но беден по количеству видов. Последних к 19 февраля считалось в прилёте 27, в следующем порядке их появления: Larus brtmneieephalus [тибетская буроголовая чайка], Cygnus olor [лебедь-шипун], Fuligula rufiina [красноносый нырок], Casarca rutila [красная утка], Anser cinereus [серый гусь], Anas acuta [шилохвость], Ardea alba [белая цапля], Ardea cinerea [серая цапля], Fuligula ferina [красноголовый нырок], Graculus carbo [большой баклан], Anser indicus [горный гусь], Budytes citreoloides [желтоголовая трясогузка], Turdus ruficollis [чернозобый дрозд], Anas penelope [свиязь], Larus argentatus? [серебристая чайка], Fuligula nyroca [белоглазый нырок], Anas boschas [кряква], Fuligula clangula [гоголь], Anas crecca [чирок-свистунок], Tadorna cornuta [пеганка], Fuligula cristata [хохлатый черныш], Anas strepera [cepyxa], Sterna caspia [чеграва], Botaurus stellaris [выпь], Anas clypeata [широконоска], Totanus calidris [травник], Fulica atra (лысуха).
Из
Казалось бы, что с прилётом огромной массы пернатых созданий озеро Лоб-нор должно было бы ожить от своей зимней мертвечины, но, странное дело! — вся эта куча перелётных птиц мало придала жизни здешним местам. Правда, глаз наблюдателя всюду близ воды видел движение и суету, целый птичий базар, но воздух весьма мало оглашался радостными песнями и голосами весны наших стран. Все пернатые гости держались кучами, не играли, не веселились, зная, что здесь для них только временная станция, что впереди ещё лежит далёкий, трудный путь. Раннее утро, поздний вечер и тёплый, ясный день не оглашались на Лоб-норе теми песнями и звуками, которые для любителя природы дороже всякой музыки, выше всех наслаждений. Не радостным и живительным, но болезненным дыханьем веяла здешняя ранняя весна. Только сидя на льду, стаи глухо бормотали, словно рассуждали о предстоящем отлёте далее на север.
Из местных птиц один малый [серый] жаворонок Alaudula leucophaea, кое-когда начинал петь, да и то оказывался плохим мастером этого дела.
Погода за описываемый период, т. е. в течение февраля, стояла вообще довольно тёплая. В полдень термометр в тени поднимался до +13°,6; по восходе солнца в первой половине месяца температура падала до —15°,3; во второй же половине февраля не понижалась более чем до —10°,6. Небо большей частью было подёрнуто лёгкими, слоистыми или перистыми облаками, а в воздухе, словно туман или дым, стояла постоянная пыль. Эта пыль поднималась в атмосферу ветрами, хотя не особенно частыми и сильными, но дважды переходившими (от северо-востока) в бурю. Во время бури пыль неслась в воздухе целыми тучами и окончательно затемняла солнце. На дворе делалось что-то вроде сумерок; глаза не видели ничего далее сотни шагов, дышалось тяжело. Обыкновенно буря стихала быстро, но и после неё еще по целым суткам стояла в воздухе пыльная мгла. При ветре, как и вообще в Средней Азии, всегда становилось холодно. Атмосферных осадков не падало вовсе; сухость воздуха была страшная. Тарим в своём низовье вскрылся 4 февраля, но лёд на озёрах стоял до начала марта, хотя уже в последней трети февраля он весь посинел и едва держался.
Органическая жизнь также начала пробуждаться рано: 7 февраля на грязи замечены первые мухи; пауки показались даже несколькими днями раньше; с 8-го числа начался прилёт птиц; первые же пролётные птицы замечены 3 февраля. Вода в Тариме была невысока, но в самых последних числах февраля начала прибывать. Температура этой воды прибавлялась понемногу, иногда задерживаясь холодами; максимум тепла таримской воды был +2°,7. С первыми днями марта, лишь только вскрылись озёра, как все пернатые гости Лоб-нора сразу отхлынули на север. В два-три дня наполовину уменьшилось прежнее обилие уток. По целым ночам слышен был шум улетавших стад. Днём они отправлялись в путь лишь изредка, но ночью спешили без оглядки. К 10-му или 12 марта валовой пролёт уже окончился. Как быстро прилетели птицы на Лоб-нор, так же быстро и покинули его. Снова опустело озеро, по крайней мере, сравнительно с массой жильцов, пребывавших здесь в феврале. Зато оставшиеся для гнездования птицы начали больше жить жизнью весенней. Чаще слышались голоса уток и гусей, крик чаек, гуканье выпи и писк лысух; в тростниках по вечерам раздавалось звонкое трещание водяного коростеля [пастушки] — Rallus aquaticus, — но и только; других певунов в болотах Лоб-нора не имеется.
Прилёт новых птиц в течение всего марта был вообще бедный как по числу видов, так и по количеству экземпляров. В первой половине описываемого месяца появились: Grus cinerea [серый журавль], Lanius isabellinus [пустынный жулан], Buteo vulgaris [канюк], Pelicanus crispus? [серый пеликан], Anas querquedula [чирок-трескунок], Saxicola leucomela [каменка-плешанка], Mergus merganser [большой крохаль], Podiceps minor [малая пеганка], Aegialites cantianus [морской зуёк]; во второй половине марта пролетали: Sturnus unicolor? [скворец], Cypselus murarius [стриж], Silvia curruca? [славка-завирушка], Numenius arquatus [большой кроншнеп], Milvus ater [чёрный коршун], Saxicola atrogularis [пустынная каменка], Hirundo rustica [касатка], Ciconia nigra [чёрный аист], Cyanecula coerulecula [варакушка], Hypsibates himantopus [ходулочник].