От Кяхты до Кульджи. Путешествие в Центральную Азию и Китай
Шрифт:
Таким образом я сразу лишился двух рабочих и остался с одним Цоктоевым. Но сидеть на Эцзинголе и ждать полного выздоровления Абаши было невозможно. Тогда пришлось бы отменить путешествие в Центр. Монголию, итти назад в Сучжоу и затем в Ланьчжоу по пути в Вост. Тибет по пройденным уже местам и потерять в общем почти полгода из срока путешествия. И я предпочел итти дальше с одним Цоктоевым и новым проводником, рассчитывая помогать им при вьючке верблюдов, разбивке лагеря и других работах по мере времени и сил.
Эцзингол, прорвав Бороула, делится на три рукава — Мерингол, Ихэгол и Кунделенгол. Харасухай расположен на первом, самом западном рукаве. Мы вскоре пересекли его; вода сохранилась только отдельными лужами, но проводник уверял, что три раза в году — в середине весны, лета и осенью — воды бывает столько, что брод возможен не каждый день. Миновав рукав, мы шли целый день по площади между двумя разошедшимися рукавами Эцзингола, представлявшей то возвышенные пустынные площадки, то понижения, занятые речными отложениями с более обильной растительностью. Коегде попадались рощи, но небольшие, а тополя явно обнаруживали признаки вырождения. При высоте всего в 4–6 м стволы, толщиной в обхват,
Затем наш проводник повернул прямо на восток, встретив шедшую в этом направлении ясную дорогу, и вел нас целый день по подобной же местности, но с преобладанием голых площадей, усыпанных мелкими галькой и щебнем; мы пересекли еще одно широкое старое русло реки с зарослями тростника, с песчаными буграми, заросшими кустами тамариска, с впадинами, покрытыми выцветами соли и с отдельными мертвыми и умирающими тополями. В это русло, очевидно, давно уже не попадала вода из реки. Но далее мы пересекли современный рукав реки Нарингол; он имел 20 м ширины и 0.7–0.8 м глубины и по всем признакам образовался недавно; по его берегам тополей не было, но тростник уже вырос. Вода была сравнительно чистая. В этот день мы ночевали на берегу другого рукава — Ихэгол, тех же размеров, как и Нарингол, но окаймленного рощами, зарослями кустов и тростника; вода в нем была очень грязная, как в Эцзинголе до его деления на рукава. Поэтому нужно думать, что Нарингол проходит через озеровидное расширение или густые заросли тростника, где муть успевает осадиться.
Рис. 73. Песчаные бугры, поросшие мелкими кустами тамариска, в пустыне к востоку от оз. Гашиуннор
Следующий день мы шли вдоль левого берега Ихэгола то по его рощам, где тополя не имели признаков вымирания, то пустыней по их окраине; попадались высокие песчаные бугры с тамариском. Жилищ торгоутов мы все эти дни не встречали, но, по словам проводника, они рассеяны по правому берегу Ихэгола, где имеется также небольшая кумирня с 30–40 ламами. С ночлега проводник ездил по юртам торгоутов и нашел второго проводника для низовий Эцзингола, где легко заблудиться в виду обилия троп в разных направлениях. Таким образом следующие два дня мы шли вчетвером. Местность представляла то большие заросли тростника, то песчаные бугры с тамариском, то солончаки, то площади пустыни; попадались небольшие рощи, частью молодых тополей, и озерки. Последний ночлег в низовьях Эцзингола был среди песчаных бугров, с высоты которых на западе видны были обширные заросли тростника, скрывавшие от нас большое озеро Гашиуннор, в которое впадают рукава Мерингол, Нарингол и Ихэгол (рис. 73). На севере, за широкой полосой пустыни, ясно видны были хребты Тосту и Ноинбогдо, расположенные на высоком пьедестале подобно горам, изображенным на рис. 72, но соответственно более крупного размера. В общем пройденная местность по р. Эцзингол, несмотря на растительность и наличие воды, производила унылое впечатление. Жизнь, обязанная воде, которую выносила из ледников Наньшаня могучая р. Хыйхэ (получающая название Эцзингол после прорыва через горы, окаймляющие с севера пояс оазисов Гансу), боролась с влиянием пустыни, в область которой вторглась эта река. Вода ее, переполненная мутью лёсса оазисов и размываемых берегов, сложенных из древних речных наносов, сама создавала себе преграды, заиливая свое русло, и должна была искать новое, ветвилась, создавала дельту, теряла одни рукава, образовывала другие на ровной поверхности пустыни, которую перекрывала своими осадками. Высокие песчаные бугры, поросшие тамариском, говорили о работе ветра, вздымавшего песок с отмелей в сухих руслах и отлагавшего его под защитой кустов. Мы сами испытали несколько бурных дней, когда из пустыни с запада надвигалась пыль, а от торгоутов слышали, что ветров здесь много, особенно весной. Не мудрено, что скудное торгоутское население, по данным Потанина, сплошь бедное; даже у Бейливана мало верблюдов. Земледелием торгоуты почти не занимаются, хотя удобной земли по берегам не мало, а река могла бы дать воду для орошения пашен.
С последнего ночлега второй проводник уехал назад, и мы остались опять втроем: старый лама, я и Цоктоев. Последний начал внушать мне тревогу: он жаловался на сильную боль в пояснице, легкий жар, запоры. Я опасался, не заразился ли он оспой от Абаши. А нам предстоял двухдневный безводный переход через пустыню.
Обходя утром окрестности, я наткнулся на волка, доедавшего под кустом загнанного им дзерена. С запада, очевидно, с Гашиуннора, стая лебедей пролетела на юговосток, вероятно, на последний рукав Кунделенгол. За последним, по словам торгоутов, среди песков расположены остатки большого города, когдато получавшего воду из Эцзингола, который давно уже отошел от него. Так как я археологией не занимался, а развалин городов и сел за время путешествия встречал не мало, то не придал значения этим сведениям. Позже путешественник Козлов разыскал эти развалины и добыл в них очень ценные для истории коллекции изваяний, фресок, рукописей, монет, тканей и пр. Оказалось, что это были развалины города Харахото, существовавшего еще в XIII веке, посещенного и описанного итальянским путешественником Марко Поло под именем города Эцзин.
Развалины
Безводный переход через пустыню мы выполнили в два дня; для ночлега была взята в бочонках вода и для лошадей — тростник: верблюды должны были довольствоваться скудным подножным кормом. Дорога пошла прямо на север; сначала еще попадались рощицы саксаула, кусты и мелкая трава, преимущественно по плоским логам и котловинам, делавшим рельеф не совсем ровным. Местность сначала немного понижалась, а затем начался очень пологий подъем на бесконечно длинный пьедестал гряды холмов Сухомту. На этом переходе рельеф представлял очень мало врезанные сухие песчаные русла, в которых еще попадались кустики саксаула, хвойника, караганы, и промежуточные между ними площади, почти лишенные растительности, с песчаноглинистой почвой, усыпанной мелким щебнем. Последний был покрыт лаком пустыни и блестел под лучами солнца, словно смазанный салом. Но в общем эта пустыня оказалась не такой абсолютно бесплодной, как те площади, которые подходили к Эцзинголу с запада от горных гряд Бейшаня, и как эти горы; при взгляде издали все русла казались желтыми от кустиков, а площадки черными и блестящими. По руслам и вдоль их бортов, благодаря наличию песка, лак пустыни исчезал, песок, переносимый ветром, уничтожает его, и щебень имеет естественный цвет.
По мере подъема щебень становился немного крупнее. Ночлег был в одном из сухих русел, где верблюды нашли себе корм. За день мы поднялись на 250 м над уровнем Гашиуннора на протяжении 35 км. Такая же местность продолжалась на следующий день на первых 15 верстах, но затем голые площадки исчезли, почва стала песчаной, и подъем прекратился. С дороги, при взгляде назад, видна была вся обширная впадина с оз. Гашиуннор, тянувшаяся и на запад, и на восток за горизонт. Впереди же поднимались скалистые цепи Тосту и Ноинбогдо и ближе них холмы Сухомту. С песчаной равнины мы вступили в эти холмы по сухой долине и ночевали у двух ключей, дававших начало ручейку, который очень быстро исчезал в песчаной почве.
На этих двух ночлегах весь вечер, пока я писал дневник, в соседней палатке Цоктоев стонал, а лама бормотал молитвы, вероятно, отгонял злых духов от больного. Невольно приходили в голову тяжелые мысли о судьбе путешествия. Я боялся, что Цоктоев может умереть или тяжело заболеть, а лама ночью скроется, бросив караван на произвол судьбы, и положение сделается безвыходным. Рисовались различные возможные варианты этого положения с пропажей верблюдов и лошадей, ушедших на поиски лучшего корма, необходимостью бросить все снаряжение и выбираться пешком из пустыни, конечно, назад на Эцзингол по знакомой дороге, после долгого сидения на месте возле больного и т. п. Меня смущало то, что признаки оспы в виде сильного жара и волдырей не появлялись, и я, не будучи врачом, не мог определить его болезни.
К счастью, утром после ночлега в холмах Сухомту положение разрешилось самым курьезным образом. Так как запор у Цоктоева не поддавался приемам касторки, я закатил ему вечером хорошую порцию английской соли. Утром больной явился ко мне повеселевший и сообщил, что лекарство помогло; оно выгнало из его желудка огромного солитера. «Этот червяк, — сказал Цоктоев, — заполз мне, очевидно, в рот во время одного из ночлегов в Наньшане на сырой земле, и с тех пор он стал ворочаться у меня в брюхе и не давал мне покою. Я надумал это давно, а монгол Абаши подтвердил, но вам я боялся сказать, чтобы вы не подняли меня на смех. Но вот оказалось, что я был прав».
Рис. 74. Горы Душэ в Центр. Монголии
Я старался разъяснить ему, что солитера он мог получить только на Кукуноре, где мы впервые за все время ели рыбу, а, может быть, привез его еще из Забайкалья. Но он остался при своем убеждении. Во всяком случае его болезнь и моя тревога кончились, и можно было спокойно продолжать путь.
Девять дней с двумя дневками шли мы на север и северовосток, пересекая скалистые невысокие горные цепи и промежуточные между ними широкие долины Центр. Монголии (рис. 74). Те и другие дали много геологических наблюдений, так как и на дне долин часто попадались холмы или сглаженные выветриванием выступы горных пород, и работы все время было много. На всем пути растительность была самая скудная, на дне долин попадались площади, совершенно лишенные ее, но все таки лошади и верблюды на ночлегах у ключей или колодцев находили коекакой корм. Изредка попадались и юрты монголов, и в первых же я отпустил старого ламу, ведшего нас с Эцзингола, и нанял двух новых проводников, которые и привели караван к горам Дзолин, откуда мой маршрут должен был повернуть на юговосток к Желтой реке. В этих горах, вернее холмах (рис. 75), стояли юрты маленького монгольского чиновника, которому князь Бейливан прислал письмо с просьбой дать нам проводников. Я нанял опять двоих, так как одному с Цоктоевым было трудно быстро справляться с вьючкой каравана. Сборы их продолжались три дня, которые мы простояли в безотрадных холмах у колодца Баинхудук. Были уже последние дни октября ст. ст., и холода давали себя чувствовать: на холмах и в ложбинах широких долин лежал уже снег. Но морозы были слабее, чем в Вост. Монголии, и, кроме того, во время сборов в Сучжоу Цоктоев, по профессии кузнец, смастерил мне из листового железа маленькую печку с трубами. Она ставилась в переднюю часть палатки, топилась аргалом и хорошо грела, так что можно было работать по вечерам, не согревая застывающие пальцы и замерзающие чернила на свечке. Ночью температура в палатке, конечно, была почти такая же, как и снаружи. Цоктоев и проводники, по монгольскому обычаю, разводили огонек в своей палатке, где варился также чай и ужин. В этой палатке был разрез вверху для выхода дыма.