От праха к величию и обратно, или Я люблю Вас, мистер V
Шрифт:
— Да, милая, именно так, — прерывистый, с придыханием, шепот ласкал напряженные фибры трепещущей души.
Когда острие кинжала нежно рассекло кожу живота, девушка была на грани экстаза. Наблюдая за тонкими пальцами, что растягивали края продольного разреза, она возносилась по спирали страсти, готовая в любой момент взорваться.
— Не так быстро, красавица, — поймав взглядом блестящие безумием зеленые глаза, демон медленно наклонился и начал слизывать накапливающуюся в ране кровь.
— Еще, — сипло прошептала девушка, — еще! — тело изгибалось навстречу жадному рту, она проваливалась во тьму алчущего взгляда.
Ей
Лезвие скользило по коже, вырезая затейливый узор. Умелые руки демона искусно управлялись с тонкой работой. Вскоре все тело жертвы было исписано сложным рисунком. На особо любимых гурманом мягких частях отсутствовала кожа и целые пласты мяса. Лицо юноши было испачкано кровью, глаза лихорадочно блестели. Но Даккен играл, он держал ведьму на грани, не позволяя скатиться в небытие.
— Тебе нравится? О да, я вижу! Я дарю тебе все мое искусство, потому что ты этого достойна! Ты понимаешь меня! Ты чувствуешь меня, — наклонившись к лицу жертвы горячо шептал красавец.
В ответ девушка лишь благодарно всхлипнула, не имея больше сил произнести ни звука. Она не могла оторвать безумный, напоенный блаженством, взгляд от зеркала. Демон удовлетворенно зарычал, в руках он держал тонкий ломоть нежного мяса печени.
— Я поделюсь с тобой удовольствием, — юноша поднес истекающее кровью мясо к губам Дианы, соленая жидкость быстро заполнила пересохший рот. Она жадно глотала теплую влагу, словно это был драгоценный ихор. С каждой каплей, прожигающей гортань, душа, что корчилась и скулила, медленно покидала истерзанное тело. Но не спасение она обретет, а бесконечную агонию в личном многотысячном питомнике демона, где муки ада лишь детская забава.
Даккен был в отличном расположении духа. Поначалу он серьезно опасался, что ужин будет испорчен, но ведьмочка была послушной, и демон получил истинное удовольствие.
— Каге, ты сделал, что я просил? — блуждающий взгляд юноши то и дело останавливался на потолке, где огромное зеркало отражало расслабленное тело, вольготно раскинувшееся на белоснежном шелке простыней.
"Да, мой господин".
— Ну, так чего медлишь, покажи! — капризно заявил хозяин, накручивая на палец светлый локон.
"Да, мой господин".
Зеркальная гладь подернулась дымкой, а через мгновение явила любопытному взору интересную картину.
— Что?! — Даккен резко сел, махровый халат развязался, открывая плавные линии лепной груди. — Вот это да! — демон перевел взгляд на своего спутника. — Ты это видишь?
"Этого следовало ожидать".
— Но ты посмотри, как этот бедолага пыхтит над девочкой, — блондин хихикнул, — аж рожа покраснела, — хихиканье переросло в смех, — гляди-гляди, сейчас морда треснет, — демон больше себя не сдерживал и ржал в полный голос. Отсмеявшись, Даккен продолжил комментировать. — И что она в нем нашла, ведь уже и не кровосос совсем!
"Его и раньше лишь за способ питания можно было отнести к племени ночных охотников", — инобытная сущность демона была полностью согласна с хозяином.
— Ой, Каге, ну-ка покажи-ка мне трюмо поближе, — наманикюренный палец недвусмысленно ткнул в поблескивание в глубине зеркала. Картинка сместилась, и демон снова расхохотался. — Ой, не могу! Еще и зрители! Было бы на что смотреть!
"Он все равно мертв, господин", — равнодушно констатировала кукла.
— Этот ханжа Сэм еще и вуайеризмом страдает! Нужно настучать на него Монсеньеру. Развел тут призраков-извращенцев… — демон презрительно фыркнул, но тут же печально вздохнул, — Ах, девочка, девочка, как ты могла пойти на такой мезальянс? — в бездонных глазах заблестели бриллианты слез, один из которых прочертил на изящно очерченной скуле сверкающую дорожку. — Из него даже любовник никакой…
"Господин, а вы не боитесь…" — глухой голос прервал стенания.
— Брось, Каге, — Даккен снова захихикал, мгновенно забыв о ставшей ненужной роли страдальца, — разве ты не видишь, это убожество совершенно не думает о партнерше. После столь печального опыта ей еще года три не придет в голову повторить. Какие уж тут перемены…
В расстроенных чувствах Мун летел по коридору третьего этажа. Древнему ворону иногда хотелось бросить к чертям такую жизнь и поискать где-нибудь теплое местечко для безбедного существования или даже чьи-нибудь хорошие руки. Но, тем не менее, он прекрасно знал, что подобные мысли накатывают на него лишь в критической ситуации, и на самом деле ни безбедное существование, ни самые добрые хозяева не могут являться источником поэтического вдохновения. А зачем тогда жить, сами посудите.
Сейчас ситуация как раз была критическая. Монсеньор ненавязчиво дал понять, что близость Бэллы и Теодора до поры до времени нежелательна, а проникнуть в комнату, где находятся два простых смертных, и помешать знаменательному событию Мун не мог по определению. И угораздило же Теодора снова очеловечиться! И как теперь прикажете за ним присматривать?!
Вследствие вышесказанного все вызывало в вороне раздражение и неприятие, и такие незначительные детали интерьера, как маячащий посреди коридора, давным-давно прикормленный хозяином призрак, не могли обратить на себя внимание расстроенной птицы. Посему Мун рассеянно пролетел сквозь Сэма, чем вызвал негодование уже последнего.
— Ом! — печально произнес дух и поплыл следом за обидчиком. — Поистине, утренняя заря — это голова жертвенного коня, солнце — его глаз, ветер — его дыхание, его раскрытая пасть — это огонь Вайшванара; год — это тело жертвенного коня, небо — его спина, воздушное пространство — его брюхо, земля — его пах, страны света — его бока, промежуточные стороны — его ребра, времена года — его члены, месяцы и половины месяца — его сочленения, дни и ночи — его ноги, звезды — его кости, облака — его мясо; пища в его желудке — это песок, реки — его жилы, печень и легкие — горы, травы и деревья — его волосы, восходящее солнце — его передняя половина, заходящее… *
Назойливое бормотание привидения, наконец, дошло до сознания раздраженного ворона. Мун заложил крутой вираж, приземлился на ковровую дорожку и уставился на Сэма.
— И что ты хочешь этим сказать? — агрессивно произнес он. Призрак застыл и растеряно пожал плечами. — Ты всерьез полагаешь, что можешь помнить что-то, чего не помню я?
— Он боялся, — злорадно произнес Сэм. — Поэтому и поныне тот, кто одинок, боится. И он подумал: "Ведь нет ничего кроме меня, — чего же я боюсь?" И тогда боязнь его прошла, ибо чего ему было бояться? Поистине, лишь от второго приходит боязнь.*