От предъязыка - к языку. Введение в эволюционную лингвистику.
Шрифт:
Приписывание языку одной — ориентировочно-адаптивной — функции у У. Матураны объясняется очень просто: на человеческий язык он смотрит сквозь призму животного «языка». Он игнорировал при этом ту пропасть, которая отделяет их друг от друга. Между тем эта пропасть соразмерна пропасти между человеком и животным.
Пропасть между животными и современными людьми, вместе с тем, была намного меньше, чем между животными и первобытными людьми. Последние были намного ближе к животным. Более того, первые люди унаследовали свою языковую способность от предъязыковой способности своих животных предков.
Невозможно восстановить конкретные животные «междометия», на основе которых формировались первые человеческие слова. Но по животным языкам мы можем в какой-то мере судить о характере предъязыка. Они — один из важнейших источников реконструкции этого характера. Другой такой источник — «говорящие» животные. Сам факт их существования свидетельствует о языковом потенциале не только животных, но и, в какой-то мере, предлюдей и первобытных людей. Вот почему биологические подходы к решению проблемы голоттогенеза имеют не только полное право на существование, но и проливают новый свет на эту проблему. Более того, эти подходы во многом задают тон всей современной глоттогенической науке. Они пронизывают её целиком. Вот почему их отграничение от других — психологических и культурологических — подходов в значительной мере условно.
3.1.1. Евгений Николаевич Панов
Евгений Николаевич Панов (род. в 1936 г.) — доктор биологических наук. О верности своей профессии он заявил в самом начале своей книги «Знаки, символы, языки»: «В этой книжке я попытался изложить с точки зрения биолога некоторые наиболее существенные представления о языке человека, без знания которых невозможны сколько-нибудь продуктивные сопоставления между ним и „языками животных“» (Панов Е.Н. Знаки, символы, языки. М.: Знание, 1983, с. 4).
Среди «языков» животных автор указанной книги выделил «языки» шимпанзе, соловьёв, дельфинов и пчёл.
Особого внимания в книге Е.Н. Панова заслуживает глава «Шимпанзе у порога языка», поскольку шимпанзе — наши ближайшие эволюционные родственники. Об их превосходстве над другими обезьянами свидетельствуют, по крайней мере, три их эволюционных достижения:
1) их коммуны, численность которых варьируется от 50 до 150 особей, характеризуются достаточно терпимым, дружественным, миролюбивым отношением не только к их членам, но даже и к чужакам (чаще всего — самкам), которых они довольно легко в них принимают;
2) строгая иерархичность отношений между членами таких дружественных союзов;
3) высокая степень развития орудийной деятельности.
О степени миролюбивости шимпанзе можно судить по тому, как у них происходит делёж добычи. У Е.Н. Панова читаем: «Затем (после охоты на гверец — чёрно-красных обезьянок. — В.Д.) происходит обстоятельный делёж добычи, занимающий иногда до 9 часов. Никто из прибывших на зов добытчика не покидает места дележа, не получив своей порции мяса. Впрочем, съестное распределяется между присутствующими далеко не равномерно. Дело в том, что матёрый самец, если он оказался в роли удачливого охотника, первым делом предлагает наиболее лакомые куски самкам, находящимся в состоянии половой готовности… Если удача в охоте сопутствовала а-самцу, он может оказаться совершенно чужд деспотическому эгоизму. В таком случае герой дня щедро оделяет кусками лакомой пищи прочих взрослых самцов и самок, которые в свою очередь отдают часть своей доли присутствующим здесь друзьям и детёнышам» (Панов Е.Н. Орудийная деятельность и коммуникация шимпанзе в природе // Разумное поведение и язык. Вып. 1. Коммуникативные системы животных и язык человека. Проблема происхождения языка / Сост. А.Д. Кошелев, Т.В. Черниговская. М.: Языки славянских культур, 2008, с. 244).
Как видим, распределение пищи у шимпанзе производится в соответствии с определёнными иерархическими отношениями в коммуне. Вот как эти отношения выглядят: «Как и у многих других видов общественных животных, отношения в группировке шимпанзе регулируются в соответствии со стихийно складывающейся „табелью о рангах“, именуемой системой социальной иерархии. Среди обезьян, живущих в данной местности и постоянно взаимодействующих друг с другом, есть всеми признанный „самец № 1“ (или а-самец), который обладает максимальными правами среди прочих самцов данной популяции. Последние занимают разные по высоте „ступеньки“ иерархической лестницы, причём старики обычно доминируют над неполовозрелыми животными. Но в целом самцы пользуются большими правами, нежели самки, в среде которых существует собственный порядок ранжирования» (там же, с. 241). Одним словом, у них патриархат.
Высокая степень развития орудийного поведения у шимпанзе совершенно справедливо рассматривается Е.Н. Пановым как их главное эволюционное достижение. Зоологи насчитали около 40 вариантов такого поведения. Е.Н. Панов в связи с этим пишет: «Больше половины из них, точнее 22 последовательности действий, включены в процесс добывания пищи. Сюда относятся всевозможные способы извлечения добычи из гнёзд социальных насекомых — термитов, муравьёв и пчёл, а также добывание костного мозга из костей животных, павших жертвами шимпанзе. Другая, ещё более впечатляющая категория действий — это раскалывание орехов тяжёлыми предметами» (там же, с. 233).
Со времён Монбоддо (XVIII в.) известно, что использование орудий — отличительная черта первобытного человека. Более того, своим очеловечением наши предки в первую очередь обязаны своему орудийному поведению. Это поведение — начало культурогенеза. Возникает вопрос: если начатки такого поведения имеются у шимпанзе, то не следует ли отсюда вывод о том, что мы можем смело приписывать им не что иное, как культуру?
На этот вопрос Е.Н. Панов ответил положительно. Он писал: «Как сучки для протыкания стенки термитника, так и сами „удочки“ выглядят на редкость стандартизованными, поскольку и материалы, из которых они изготовлены, и способы их обработки обезьянами отработаны на протяжении жизни многих поколений этих обитателей леса. Всё это позволяет говорить о культурных традициях, различных в разных популяциях обыкновенного шимпанзе. Надо сказать, что из всех видов животных, которые применяют предметы для добывания пищи, только обыкновенные шимпанзе способны в естественных условиях целенаправленно использовать набор инструментов, которые к тому же зачастую подготавливаются для работы заранее» (там же, с. 235).
К употреблению термина культура нужно относиться осторожно. К сожалению, сейчас он сплошь и рядом употребляется по отношению к животным. Почему этого не следует делать? Потому что культура — отличительная черта человека. Именно она отграничивает человека от животных. Именно благодаря ей, австралопитеки (наши ближайшие животные предки) приблизительно 3–2,5 миллиона лет тому назад вступили в восточной Африке на путь очеловечения. А если мы будем приписывать культуру и животным, то в какую терминологическую ловушку мы попадём? В ловушку, в которой разница между животным и человеком расплывается, теряется, исчезает. На другом языке это называется гоминизацией животных или анимализацией людей.
«Но всё-таки начатки-то культуры у животных имеются», — могут возразить мне любители чрезмерно широкого употребления термина культура. Вне всякого сомнения! Ничего не возникает на голом месте. Не на голом месте появилась и культура. Она произошла… Нет, не из культуры наших животных предков, а из их предкультуры. Ужели слово найдено? Предкультура — вот термин, который всё расставляет на свои места. У животных — предкультура, а у людей — культура. Точно так же обстоит дело и с терминами предъязык и язык. Предъязык — у австралопитеков, а язык — у людей.