От предъязыка - к языку. Введение в эволюционную лингвистику.
Шрифт:
— Да, Антон Павлович, вот скоро и юбилей ваш будем праздновать!
— Знаю-с я эти юбилеи. Бранят человека двадцать пять лет на все корки, а потом дарят гусиное перо из алюминия и целый день несут над ним, со слезами и поцелуями, восторженную ахинею!
И чаще всего на разговоры о его славе и о том, что о нём пишут, он отвечал именно так — двумя-тремя словами или шуткой.
— Читали, Антон Павлович? — скажешь ему, увидав где-нибудь статью о нём.
А он только покосится поверх пенсне и, вытянув лицо, ответит своим грудным басом:
— Покорно вас благодарю! Напишут о ком-нибудь тысячу строк, а внизу прибавят: „а то вот ещё есть писатель
Чтобы в очень малой степени подтвердить только что приведённые слова А.П. Чехова о критиках, я приведу отрывок из рецензии Ф. Змиева на чеховские «Пёстрые рассказы»: «Такие рассказы, например, как „Разговор с собакой“, „Егерь“, „Сонная одурь“, „Кухарка женится“, „Репетитор“, „Надлежащие меры“ и многие другие, — похожи скорее на полубред какой-то или болтовню ради болтовни об ужасном вздоре, нежели на мало-мальски отчётливое наложение осмысленной фабулы» (Чуковский К.И. Собрание сочинений в шести томах. Т. 5. М., 1967, с. 592).
Ай, Моська, знать она сильна, что лает на слона!
Подобная дребедень не могла не ранить сердце писателя. Она загоняла его в категориальную тоску. От своего одиночества он спасался разными способами — титаническим писательским трудом, перепиской (сохранилось 4,5 тысячи его писем), многолюдством в доме и др.
По поводу многолюдства в чеховском доме К.И. Чуковский писал: «Он был гостеприимен, как магнат. Хлебосольство у него доходило до страсти. Стоило ему поселиться в деревне, и он тотчас же приглашал к себе кучу гостей. Многим это могло показаться безумием: человек только что выбился из многолетней нужды, ему приходится таким тяжким трудом содержать всю семью — и мать, и брата, и сестру, и отца, у него нет ни гроша на завтрашний день, а он весь свой дом, сверху донизу, набивает гостями, и кормит их, и развлекает, и лечит!. Страстная любовь к многолюдству сохранилась у Чехова до конца его дней. Уже в последней стадии чахотки, когда, „полуразрушенный, полужилец могилы“, он приехал на короткое время в Москву, к нему на квартиру стало стекаться так много народу, что с утра до ночи у него не было минуты свободной. „У него непременно в течение дня кто-нибудь бывал“, — вспоминает Вл. Ив. Немирович-Данченко и тут же отмечает невероятную странность: „Это его почти не утомляло, во всяком случае, он охотно мирился со своим утомлением“» (там же. Т. 2, с. 7; 10).
Одиночество страшило А.П. Чехова. О своём гостеприимстве он писал: «Я положительно не могу жить без гостей. Когда я один, то мне почему-то делается страшно» (Ермилов В. Антон Павлович Чехов. 1860–1904. М., 1949, с. 173).
Не всегда спасало А.П. Чехова от одиночества и его писательство. В том самом 1888 г., когда им был написан рассказ «Огни», где речь идёт о смысле жизни, его автор с мучительной остротой впервые пережил тоску по настоящим людям. «Бывают минуты, — признался он А.С. Суворину в конце этого года, — когда я положительно падаю духом. Для кого и для чего я пишу? Для публики?.. Она необразованна, дурно воспитана, а её лучшие
Как Диоген Синопский, А.П. Чехов искал Человека. Когда ему встречался человек, заслуживающий уважения, он был рад-радёшенек. В его записной книжке есть такая строчка: «Какое наслаждение — уважать человека» (там же, с. 425).
Наслаждение от уважения А.П. Чехов испытывал по отношению к людям подвига. Перед поездкой на Сахалин он писал А.С. Суворину: «Вы пишете, что Сахалин никому не нужен и ни для кого не интересен. Будто бы это верно?.. Не дальше, как 25–30 лет назад, наши же русские люди, исследуя Сахалин, совершали изумительные подвиги, за которые можно боготворить человека, а нам это не нужно, мы не знаем, что это за люди, и только сидим в четырёх стенах и жалуемся на то, что бог дурно создал человека» (там же, с. 225).
Хороших людей А.П. Чехов воспринимал как подарок судьбы. Таких людей он встречал в Сибири во время поездки на Сахалин. С восторгом он писал оттуда сестре: «Боже мой, как богата Россия хорошими людьми!» (там же, с. 232).
Разные способы общения, вместе с тем, не могли уничтожить в А.П. Чехове чувства одиночества. Этим чувством он наделил и некоторых своих героев. Так, в «Палате № 6» доктор Рагин говорит о своём пациенте Громове: «Какой приятный молодой человек! За всё время, пока я тут живу, это, кажется, первый, с которым можно поговорить. Он умеет рассуждать и интересуется именно тем, чем нужно» (Чехов А.П. Собрание сочинений в 8-и томах. Т. 5. М., 1970, с. 132).
В «Дяде Ване» Астров говорит Войницкому: «Те, которые будут жить через сто, двести лет после нас и которые будут презирать нас за то, что мы прожили свои жизни так глупо и так безвкусно, — те, быть может, найдут средство, как быть счастливыми, а мы… У нас с тобою только одна надежда и есть. Надежда, что когда мы будем почивать в своих гробах, то нас посетят видения, быть может, даже приятные. (Вздохнув.) Да, брат. Во всём уезде было только два порядочных, интеллигентных человека: я да ты. Но в какие-нибудь десять лет жизнь обывательская, жизнь презренная затянула нас; она своими гнилыми испарениями отравила нашу кровь, и мы стали такими же пошляками, как все» (там же. Т. 7, с. 238).
Последними словами Антона Чехова были: «Давно я не пил шампанского». Много воды утекло со дня его смерти. Уменьшилось ли за это время число людей, вгоняющих нас в категориальную тоску?
Нет мне ответа. Некому отвечать. Как я в гробу буду лежать один, так я, в сущности, и живу один.
«Что нужно, чтобы жить с умом?»
О дневниках Александра Твардовского
Нужно дело выбирать. Чтоб оно рождало силы,
С ним о смерти забывать На краю самой могилы.
Ещё в молодости Александр Трифонович Твардовский (1910–1971) написал: «Единственным моим дневником являются стихи» (Твардовский, 1978, с. 158). Но сразу же прибавил: «Некоторые из них, правда, не содержат в себе никаких следов пережитого или увиденного мною» (там же).