От предъязыка - к языку. Введение в эволюционную лингвистику.
Шрифт:
Высшей наградой для А.Т. Твардовского было письмо плотника-бетонщика В. Сушкевича из Иркутска, которое он получил 16 сентября 1961 г. Его автор благодарил поэта за поэму «За далью — даль». Но почему? Потому что эта поэма вдохновила его переехать с Украины в Сибирь, чтобы «строить гигант большой химии» (Там же, с. 56). Это письмо А.Т. Твардовский переписал в свой дневник, а оригинал передал Музею Маркса и Энгельса.
19 марта 1964 г. А.Т. Твардовской написал в Барвихе: «Литература и искусство никогда не были и не могут быть главным в жизни людей. Но дело в том, что они нередко способны выражать в своих формах главные общественные надежды и требования к современности. Они являются фокусом, в котором обнаруживаются самые острые на данный момент и глубокие в перспективе интересы определяющих сил общества» (Твардовский, 2009, т. 1, с. 238).
Ведущей чертой А.Т. Твардовского в области нравственности было стремление к добру. А добро начинается
Природа наградила А.Т. Твардовского не только поэтическим гением, но и гением любви — любви к людям. Вот как он вспоминал о своём отношении к солдатам, которых впервые увидел на эстрадном концерте: «19. I. 40. 2 часа ночи… И лица красноармейцев. Иные с таким оттенком простоватости, наивного ребяческого восхищения и какой-то подавленной грусти, что сердце сжималось. Скольким из этих милых ребят, беспрекословно, с горячей готовностью ожидающих того часа, когда идти в бой, скольким из них не возвратиться домой, ничего не рассказать… И, помню, впервые испытал чувство прямо-таки нежности ко всем этим людям. Впервые ощутил их как родных, дорогих мне лично людей» (Твардовский, 1978, с. 155).
Отчего же так происходит, что одни любят русский народ, а другие его презирают? Любить значит сострадать. Сострадание к своему народу Александр Твардовский впитал в себя с молоком матери. Но не следует преуменьшать в этом и роль его отца, который привёз со смоленского базара сборник стихов Н.А. Некрасова — поэта, которого А.Т. Твардовский стал с тех пор боготворить. С замиранием сердца маленький Саша Твардовский слушал, как отец читал:
Родная земля! Назови мне такую обитель, Я такого угла не видал, Где бы сеятель твой и хранитель, Где бы русский мужик не стонал? Стонет он по полям, по дорогам, Стонет он по тюрьмам, по острогам, В рудниках, на железной цепи; Стонет он под овином, под стогом, Под телегой, ночуя в степи; Стонет в собственном бедном домишке, Свету божьего солнца не рад; Стонет в каждом глухом городишке, У подъезда судов и палат.Прошли некрасовские времена. Но не прошла у Александра Твардовского некрасовская любовь к своему народу.
Как дорог мне в родном народе Тот молодеческий резон, Что звал всегда его к свободе, К мечте, живущей испокон. Как дорог мне и люб до гроба Тот дух, тот вызов удалой В труде, В страде, В беде любой, — Тот горделивый жар особый, Что бить — так бей, А петь — так пой!..Идеализация? Пусть уж лучше идеализация, чем презрение. Немного на свете было людей, способных любить свой народ так самозабвенно, как А.Т. Твардовский. Он любил его таким, каким он был.
Я правду всю насчёт людей С тобой затем делю, Что я до боли их, чертей, Какие есть, люблю.Из народной среды вышла добрая половина советской интеллигенции, но далеко не все из её представителей продолжали сохранять в своей душе кровную связь с этой средой. А.Т. Твардовский вошёл в высшую прослойку советской элиты, но это не мешало ему быть полпредом своего народа. С народной точки зрения он, между прочим, расценивал наши потери в войне. Этим объясняется его оценка воспоминаний Г. К. Жукова: «Кровавая книга, не замечающая того, что она вся в крови (хотя в конце упоминает о 20 миллионах наших жертв в этой войне), народ для него — „картошка“, как говорит солдат в „Климе Самгине“. Он воюет именно числом, постоянно требуя пополнений, не считая людских жизней, не удрученный нимало их гибелью и страданиями. Он, как и вообще Верховное командование, тушит пожар войны дровами её — людьми: загрузить так, чтобы трудно было пробиться пламени. Как мне памятны по первым (и не первым) дням и неделям войны всеобщий панический пафос жертвенности („пасть за родину“), запретность и недопустимость мысли о сохранении жизни своих. Отсюда и требование самоубийства во избежание плена» (Твардовский, 2009, т. 2, с. 338–339).
У самого же автора этих слов чувство вины перед погибшими было чрезмерным:
Я знаю, никакой моей вины В том, что другие не пришли с войны, В том, что они — кто старше, кто моложе — Остались там, и не о том же речь, Что я их мог, но не сумел сберечь, — Речь не о том, но всё же, всё же, всё же…С чувством вины перед своим народом А.Т. Твардовский прожил всю жизнь. Этим он напоминает, как ни странно, Льва Толстого. Он чувствовал себя виноватым, например, перед жителями Дальнего Востока. В поэме «За далью — даль» читаем:
Слуга балованный народа, Давно не юноша, поэт, Из фонда богом данных лет Ты краю этому и года Неуделил. И верно — нет. А не в ущерб ли звонкой славе Такой существенный пробел? Что скажешь: пропасть всяких дел? Нет, но какой мне край не вправе Пенять, что я его не пел!Ведущей чертой А.Т. Твардовского в области политики было стремление к справедливости. Он не сомневался в справедливости коммунистической идеи. «Коммунизм, — читаем в его дневнике, — необходимость. Правда жизни, правда истории на стороне коммунизма» (Твардовский, 2009, т. 1, с. 59). Членом коммунистической партии он стал в 1940 г. Верой и правдой он служил ей всю жизнь. Она отвечала ему взаимностью. Он был трижды лауреатом Сталинской премии и лауреатом Ленинской. Другое дело — отношения с партийными чиновниками.
Как бельмо в глазу, в его партийной учётной карточке торчала надпись, указывающая на его кулацкое происхождение. В связи с обменом документов в 1954 г. А.Т. Твардовский обратился 4 мая в ЦК КПСС с просьбой убрать эту позорную надпись. 6 мая он был на приёме у Е.А. Фурцевой. Она посоветовала ему отправиться в Смоленск, чтобы найти документы, которые подтвердили бы, что его отец кулаком не был. С того момента и пошла писать губерния!
Заводят множество бумаг; Без них им свет не мил.Дело завязло в бюрократическом болоте. Не помогло и прямое обращение к Н, с. Хрущёву. Но появился новый стимул для написания его «главной книги» — «Пан Твардовский» — об отце. Он хотел высказать в ней все свои затаённые мысли: «„Пан Твардовский“ — „главная книга“ моя, главная мечта и страх, и риск, и надежда» (Твардовский, 2009, т. 1, с. 75). Замысел не был осуществлён.
Вторая осечка с взаимоотношениями с властью (как партийной, так и литературной) у А.Т. Твардовского вышла в связи с поэмой «Тёркин на том свете». Советская бюрократическая машина, знакомая её автору не понаслышке, подверглась в ней юмористической критике. Он закончил её в 1954 г., но её издание было запрещено, поскольку в ней усмотрели клевету на советский строй. Между тем её автор вовсе не ставил перед нею непосильных задач. В связи с переработкой («перебелкой») поэмы он писал 6 марта 1961 г.: «Не обременять вещь большими претензиями, пусть будет такая, как сложилась в своей наиболее естественной и свободной манере шутки, с некоторой конечной начинкой, но не навязывать ей непосильных задач» (Твардовский, 2009, т. 1, с. 24–25).