'От разбойника'
Шрифт:
– Не говори глупостей. Лучше скажи, зачем ты убил всех тех людей?
– Да сколько же раз тебе повторять, что газеты сообщают фиктивную версию этой трагедии? Вашего начальника я ударил кулаком, так как имел право защищаться, когда он пытался задушить меня после несчастного случая с секретаршей. На нападение вооруженного ножом чиновника, который первым нанес мне мнимую рану, я ответил приемом самозащиты и кинул его на лестницу. В обоих случаях я действовал без заранее обдуманных намерений: я действовал совершенно инстинктивно, как человек, находящийся в смертельной опасности и подозреваемый без всяческих на то оснований.
– А мальчик погиб от какой-то случайной пули?
– Нет! Представь себе, что этот дистанционно управляемый искусственный самоубийца сознательно подскочил под ствол моего револьвера, когда я, закрыв глаза, с близкого расстояния выстрелил в стенку, чтобы проверить, есть ли в барабане боевые патроны. Да и все остальные якобы мои жертвы покончили с собой сами. Два карабинера подтащили меня к самому краю крыши и сами спрыгнули вниз, что может показаться неестественным тому, кто не знаком со сценарием всей этой инсценировки. Третий карабинер погиб от скальпеля, брошенного врачом, которым тот целился в меня, и который тут же погиб сам, разорванный зарядом взрывчатки, заранее приклеенного полосками пластыря у него на груди.
Линда беспокойно огляделась по сторонам.
– Спрячешься у меня на чердаке, - решительно заявила она.
– Я уже знаю, как все это устроить. Дома было бы опасно. Утром нас уже посетила полиция, они могут свой визит повторить.
– Я не хочу, чтобы из-за меня тебе грозила пятилетняя каторга, - без особой уверенности противился я.
– Зачем столько болтовни? Сейчас поешь здесь, потому что дома у меня ничего нет. На работе я взяла недельный отпуск. Джек поставил нам пиво.
О своем начальнике она не упомянула ни единым словечком. Я тоже замолчал это дело, потому что другие были гораздо важнее.
Линда поставила еще один стул к столу, за которым сидели одни только настоящие люди, и заказала для меня спагетти и бифштекс. Пиво, о котором она рассказывала, куда-то испарилось; вместо него между четырех столиков, оккупированных смешанной компанией, кружила большая бутылка виски. Вторую, опрожненную ранее, официантка убрала, чтобы поставить тарелки с горячими блюдами. Я ел под магнетическим контролем глаз какого-то старикана, склонившегося над пепельницей.
Блеклый Джек сидел в углу за столом, где кроме него разместились трое бородатых мужчин, девушка-подросток с миловидным личиком и прелестной улыбкой, а также полная женщина, качающая коляску с новорожденным. Разговорчивая соседка Линды наполнила мою рюмку и подняла тост за того, кто поставил всем выпивку. В ответ на ее жест Блеклый Джеку кивнул головой и поднял стакан со спиртным. Второй рукой, обнимая при этом веснушчатого ребенка, что сидел у него на колене с ржавой цепочкой во рту, он прикурил очередную сигарету.
Солнце выжигало останки травы по обеим сторонам опустевшей улицы. Линда под столом взяла своей ладонью мою руку. Когда последний манекен покинул ресторан, в тишине, прерываемой лишь бряцанием цепочки, которую таскал ребенок, Блеклый Джек заговорил со своего места мелодичным голосом:
– Ищите и обрящете, стучите и да откроется вам. Ищите узкую дорогу и врата тесные, что ведут к вечной жизни. Дорогу эту находят немногие. Но широка дорога и распахнуты настежь врата, что ведут
Не давайте святынь псам и не мечите бисера вашего пред свиньями, дабы не затоптали они его и, обернувшись, не разорвали вас.
Не каждый, что молвит мне: Господи, Господи!, войдет в царствие экрана, но лишь тот в нем останется, кто действует по воле Творца, говорящего в нем. Ибо вы не из тех, кто говорит: это Дух Сценария взывает в вас!
И случилось так, что, когда Блеклый Джек изрекал это, за последним столиком раздался голос молодого мулата:
– Так это ты, кто должен был прийти, или же мы обязаны ждать иного?
Отвечая ему, Блеклый Джек спросил: - А сам ты что мыслишь?
– После чего обратился ко всем присутствующим:
– Имеющий уши, да услышит. Вот план и дело мое: слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвые воскресают, а всем статистам сообщается воля Сценографа.
Только что вы пришли увидать на съемочной площадке? Тростник, колеблемый ветром или пророка? Воистину говорю вам: И более, чем пророка!
Восславляю тебя, Отче, Господин съемочной площадки и экрана, что скрыл вещи эти пред разумными и расторопными, но выявил их пред детьми малыми. Следуйте за мною все, что обременены до сих пор, а я оздоровлю вас. И примите ярмо мое на себя, ибо бремя сие легко и благодарно.
XI
На эскалаторе мы спустились к станции метро, расположенной в туннеле под Шестой Аллеей. Я поддерживал Линду, опьяневшую больше меня. На перрон она вышла без одной туфли. Она - когда мы сходили с эскалатора отклеившейся подошвой попала в какую-то щель и разорвалась, когда я вытаскивал ее оттуда.
На перроне Линда сняла уцелевшую туфлю и со злостью бросила ее в корзину для мусора.
– Я могла бы потерять ногу!
– раскричалась она.
– Ты преувеличиваешь.
– Ну конечно! Тебе на все наплевать. Я никогда не могу рассчитывать на твою помощь, когда мне угрожает опасность.
– А позавчера, когда тебе угрожала тяга к собственному начальнику, мне тоже нужно было тебя подстраховывать?
Она только глянула на меня и подошла к ближайшей лавке, осторожно ставя босые ноги среди куч мусора на полу. Я уселся рядом.
– К этому было обязательно возвращаться?
– спросила Линда невинным голоском.
– Выходит, ты воображаешь, будто взамен за укрытие, которое великодушно предоставляешь у себя на чердаке...
– Ой, только не надо этих слов!
– Похоже, я не имею права сказать, что ты поступила как последняя шлюха, потому что наверняка не брала с него денег, хотя, кто знает, может рассчитывая на повышение...
– Имеется еще одна возможность.
– Это какая же?
– Такая, что он мне нравился.
– И ты тащишь меня к себе домой, вместо того, чтобы его оплакивать?
– Потому что нравился он мне в течение всего лишь пятнадцати минут.
Я глянул на станционные часы. Согласно расписания, ближайший поезд в направлении Ривазоля должен был отправляться только через десять минут. Линда уставилась на собственные коленки. Ни одно из приходивших на ум оскорблений, вызванных ее признанием, не было достаточно грубым. В бессильной злобе я не находил подходящих слов, которыми бы мог все перечеркнуть и акцентировать момент разрыва наших отношений.